В странах, где творческая деятельность зачастую перестает быть результатом внутреннего импульса, а превращается в сродство социального престижа (па это жаловался выдающийся американский ученый Н. Винер), создаются ситуации, когда недостаток дарования в искусстве и науке люди возмещают тягой к административной деятельности. Перенося унижения, они карабкаются вверх, преодолевая препятствия, которые и таланту не всегда под силу. Благополучные карьеры делают отнюдь не самые одаренные и подававшие надежды: люди, лишенные таланта, отличаются куда большей карьерной активностью. Самое поразительное, что, добившись желаемого, эти «вершители судеб» не изживают ущербности аг не становятся добряками. Наоборот, общаясь с людьми одаренными, испытывая зависимость от пих — потому что добиваются успехов чужими руками,— они постояпно находятся во власти завести и злобы. В них сильна потребность «давить» и упижать тех, чье превосходство все же приходится признать, хоть и неохотно. Они настороженно относятся ко всякой шутке и не понимают юмора.

4-го умрет кардинал де Ноайль, архиепископ Парижский; 11-го — молодой принц Астурийский, сын герцога Анжуйского; 14-го—знатный пэр нашего королевства умрет в своей летней резиденции; 19-го — старый любитель науки, прославленный своими знаниями, а 23-го — извести ный золотых дел мастер на Ломбард-стрит. Я мог бы назвать и других, как у нас, так и за границей, если бы не считал подобные события слишком незначительными и не заслуживающими внимания читателей и вообще всего света.
Что же касается политических событий, то 7-го числа этого месяца в Дофинэ произойдет восстание, вызванное угнетением народа, которое нельзя будет подавить в течение нескольких месяцев. 15 -го у юго-восточного побережья Франции произойдет сильная буря, которая уничтожит много французских кораблей, причем некоторые из них даже в портах. 19-е ознаменуется восстанием целой провинции или даже королевства, за исключением одного города, благодаря чему значительно улучшатся дела одного принца, принадлежащего к союзу.

В Волгограде мне приходилось бывать. Я знал, что генерал Глазков и Рубен Ибаррури похоронены в центре города. В музее обороны выставлена шинель комдива 35-й, вся изрешеченная пулями и осколками. В Зале Воинской Славы на Мамаевом кургане на символическом знамени увековечено имя моего отца — батальонного комиссара Ивана Дмитриевича Полянского. Бывал я и на месте боев отцовской дивизии, но где именно погиб отец, похоронен ли он, установить мне так и не удалось.
И вот я снова на священной земле. Выясняю, что в Волгоградском сельскохозяйственном институте действует группа «Поиск», которая собрала обширный материал о дивизии. Здание института построено на месте, где сражались глазковцы.
В комитете комсомола меня встречает заместитель секретаря Олег Парамонов. Мы идем в музей 35-й дивизии, и в глаза сразу же бросаются фотографии военных лет. Их всего две, но на обеих узнаю своего отца. На одной из них — партийное собрание, на другой отец заснят вместе с другим командиром перед собранием. Сзади три «эмки». Отец смотрит с фотографии чуть иронично, руки держит на ремне, запустив под него большие пальцы. (Ловлю себя на мысли, что и у меня такая привычка.) Я стою перед фотографиями десять минут, двадцать...

В гости я люблю ходить больше, чем принимать гостей у себя. Являешься с тортом или бутылкой «Шампанского», а выпиваешь и съедаешь недельную норму. Если по домашним меркам.
Выгодно. И посуду после гостей не надо мыть до одури.
Кроме того, гость, он когда выпьет, становится неуправляем. По себе знаю. В гостях у меня появляются легкость и раскованность. Хочется пригасить сигарету об импортную стенку, сесть на транзисторный приемник, разбить хрустальный бокал.
Вот почему я с удовольствием хожу в гости. Только к Желтухиным, друзьям жены, ходить не люблю. Когда Желтухины приглашают, я хватаюсь за печень и громко подвываю. А с больной печенью, это
и Маша, моя жена, понимает, одни ненормальные ходят в гости. Торт приволокешь, а попить и поесть вволю не в состоянии. Никакого смысла — убыток лишь.
Но вчера Мария перехитрила меня.
— Корецкие,— говорит,— звонили, приглашают. Как у тебя с печенью?
Я и поймался на удочку:
— На редкость,— отвечаю,— с печенью. Как будто ее и нет вовсе.

Товарищ, не откажите мне во внимании. Позвольте приковать его на четверть часа к животрепещущей вопиющести.
Всяк живущий на земле боится то того, то сего. Кто боится лягушек. Кто — участкового. Кто — онкологии. Нет числа разнородности человеческих боязней и страхов.
Я тоже боюсь. Я боюсь человеческого автоматизма поступать или оценивать события как-либо однообразно. Думать о том ли, о сем ли всю жизнь неизменно. Я боюсь непереоценок ценностей, которые многим производить просто лень, если за этим не стоит ничего зловреднее.
Человек шагает по улице. Совершенно наш человек, плательщик, кружковый еамообразованец, семьянин. И вот происходит несчастье: открыт пюк мясного отдела в гастрономическом магазине. И человек сверзается в люк, с грохотом, вниз головою скользит по обитому жестью пандусу, вылетая к мясникам на разделочную колоду.
Что с ним будет у мясников? Страшное дело — автоматизм.
Но все зависало авторское перо над бумагой, а не касалось бумаги. Может, зря затевать все это писание? Может, единично это мое отвращение и легкий ужас к автоматизму деяний.

Иван Боков, улыбавшись, топотал по бульвару. А тут как раз приятель навстречу. Приятель Коля Васильев.
Обрадовался Иван поводу, остановился, распечатал пачку сигарет.
— Чего это ты целый день по скверу то туда, то сюда? — слюбопытничал Васильев.
— Жена,— бухнул в сигарету Иван.— Лидка. Загоняла. Брат к ней из деревни приезжает. Я, это, по магазинам как бы. Продукты. Покажем, говорит, провинции наше гостеприимство.
— Правильно,— одобрил Васильев.— А там чего?
— Матерятся,— нахмурился Иван, глядя в направлении указующего приятелева пальца.
— Нет, это один матерится,— уточнил Васильев.— И колотит вон того дядьку в кепочке.
— Ого, как он у него чемоданчик подфутболил! — оценил Иван.
Подошел третий прохожий. Незнакомый, но такой дюжий, что с
ним сразу захотелось познакомиться.
— Хулиган? — спросил он решительным басом.
— Хулиган! Хулиган! — поддержали приятели.
— А милиции, как всегда, и дела до этого нет! — сказал дюжий уже горьким басом.