До наступления Нового года оставалось двадцать минут. Сослуживцы, собравшиеся у меня, сверяли часы, нетерпеливо трогали рюмки, поедали глазами закуску. Аркадий Викентьевич, мое непосредственное начальство, томился у окна около стынущих на подоконнике коньяков.
— Коллеги, скрасим ожидание радостного события игрой в жмурки,— предложил я.— Чур, мне искать.
Я повязал на глаза полотенце и вытянул перед собой руки. Гости бросились врассыпную, притаились. Я развернулся и двинулся на чье-то тяжелое дыхание. Преследуемый неуклюже затопал, скрипнула дверь шкафа, щелкнул замок, дыхание стало глуше. Я сорзал повязку, сердце мое оборвалось. Аркадия Викентьевича нигде не было. Неужели он залез в платяной шкаф? — ужаснулся я. За Аркадия Викентьевича перетрухнул, за его организм, не приспособленный к длительному воздействию нафталина.
— Аркадий Викентьевич!— постучал я в дверцу.— Это Бурундуков.
— Войдите,— сострил шеф.
— С удовольствием бы,— ответил я,— да ключ от замка утеряй В этом году перед отпуском врезал замок. На случай кражи. А ключ тю-тю.
— Шутка на уровне начальной школы,— недовольно отозвался Аркадий Викентьевич.— Открывай, Бурундуков. Пора уже выпить за уходящий год.
— Я серьезно, Аркадий Викентьевич. Без ключа не открыть.

Как и в исследованиях Провина (Provine, 1993), в исследовании Веттин и Тодта люди смеялись чаще после своих собственных высказываний, чем после высказываний собеседника. Говорящие, как правило, также не смеялись в середине предложения, что согласуется с результатами Провина. Однако в отличие от Провина исследователи обнаружили, что слушатели часто смеялись, когда их партнеры по разговору все еще говорили. Акустический анализ смеха позволил обнаружить значительную его изменчивость как у одного человека, так и между разными людьми (сравни Bachorowski et al., 2001). Кроме того, было обнаружено, что некоторые из акустических параметров смеха систематически различались в зависимости от контекста и от того, смеялся ли говорящий или слушатель. Эти результаты также подчеркивают разговорный характер смеха, указывая, что он является невербальным способом коммуникации.
Для изучения эмоциональных реакций слушателей на различные типы смеха Джо-Энн Бачоровски и Майкл Оурен (Bachorowski & Owren, 2001) из Университета Вандербилта провели пять экспериментов, в которых они просили участников мужского и женского пола сделать ряд оценок после прослушивания записи различных типов смеха мужчин и женщин.

Провин также обнаружил, что люди со значительно большей вероятностью смеялись после того, как они сами что-то сказали, чем после чего-то, сказанного другим человеком, и что женщины были склонны смеяться чаще, чем мужчины.
Интересно, что, по данным Провина, в этих естественных разговорах по большей части смех имел место не в ответ на шутки или другие очевидные структурированные попытки использования юмора. Вместо этого он часто следовал за обыденными, по-видимому, утверждениями и вопросами (например, «Мне также оыло приятно познакомиться с вами» или «Что бы это значило?»). Поэтому Провин утверждал, что по большей части повседневный смех на самом деле имеет Мало общего с юмором самим по себе, но вместо этого является социальным сигналом дружелюбия и положительных эмоций вообще. Однако из этого исследования не ясно, действительно ли испытуемые воспринимали эти высказывания как забавные (т. е. содержащие определенного рода несерьезные несоответствия) и поэтому испытывали искреннюю радость, или же их смех был просто дружественным социальным сигналом, как утверждал Провин (Gervais & Wilson, 2005).

Представление о смехе как о способе вызвать радость у других помогает объяснить, почему он настолько заразителен. Когда мы слышим, как другие люди искренне смеются, трудно также не начать смеяться. Возможно, в таких случаях заразительного смеха нами «улавливается» именно эмоция радости. Когда человек слышит смех, это вызывает положительную эмоцию, которая, в свою очередь, заставляет нас смеяться. В многочисленных экспериментах было показано, что участники, которым предъявлялись юмористические стимулы (например, шутки, забавные рисунки или кинокомедии) в присутствии смеющегося человека или при прослушивании записанного смеха, по сравнению с участниками в контрольном условии без смеха с большей вероятностью смеялись сами и были склонны оценивать стимулы как более забавные (Brown, Brown & Ramos, 1981; Donoghue, UcCarrey & Clement, 1983; Fuller & Sheehy-Skeffington, 1974; Martin & Gray, 1996; Porterfield et al., 1988). Эти результаты объясняют широко распространенное использование записей смеха, сопровождающих телевизионные комедийные программы, которые предположительно делают просмотр приятнее, а передачу забавнее.

Смех — это экспрессивное поведение, сигнализирующее о наличии эмоции радости. Причина того, что смех настолько громок и включает уникальные звуки и выражения лица, состоит в том, что этот способ коммуникации предназначен для привлечения внимания других людей, передачи важной эмоциональной информации и стимулирования подобных эмоций у других. Таким образом, смех по своей сути социален. Результаты исследований показывают, что, находясь с другими, люди смеются в 30 раз чаще, чем когда они одни (Provine & Fischer, 1989). Смех возник задолго до появления языка как способа коммуникации. Таким образом, по-видимому, он является «уникальным и древним способом доязыковой слуховой коммуникации, которая теперь осуществляется параллельно с современной речью и языком» (Provine, 1992).
Какова функция смеха в межличностном общении? Как отмечено в гл. 1, по-видимому, у людей смех возник из быстрой, хриплой прерывистой вокализации, отмечающейся у шимпанзе и других человекообразных обезьян во время веселой возни, которая сопровождается демонстрацией открытого рта или «игрового лица» (Preuschoft & van Hooff, 1997; van Hooff & Preuschoft, 2003).

Сороконожка — не противное насекомое о сорока ножках. Во-первых, потому, что это не насекомое, а многоножка. А во-вторых, потому, что никто никогда не видел сороконожки с 40 ножками. Вообще-то у них обычно где-то от юо до 400 ножек — в зависимости от вида, которых, надо сказать, немало: к настоящему времени открыто ю ооо разновидностей сороконожек в самых невообразимых уголках планеты.
Рекорд по количеству лапок принадлежит виду Illacme plenipes, обнаруженному в Калифорнии. Дело было в 1926 году в графстве Сан-Бенито, очаровательном уголке в 200 километрах к югу от Сан-Франциско. Прогуливался себе один чудак на свежем воздухе, причем глядя не по сторонам, а на землю — прямо перед ногами. И вдруг видит: ползет эдакая ниточка на ножках толщиной в полмиллиметра и длиной в три сантиметра. Когда у нее пересчитали лапки, все были поражены — их оказалось 750! Так было открыто животное с самым большим количеством ножек на Земле.
А поскольку в те времена Книги рекордов Гиннесса еще не существовало, то дело ограничилось сообщением в журнале "Proceedings of the United States National Museum" (Кук и Лумис, т. 72, № 18, с. 1-26).