Шоу был приглашен как-то в один богатый дом. Не успел он войти в гостиную, как дочь хозяина дома села за рояль и принялась играть какую-то салонную пьеску.
— Вы, кажется, любите музыку? — спросил его хозяин дома.
— Конечно, — ответил Шоу, — но пусть это не мешает вашей дочери музицировать.
Однажды во время беседы о достижениях современной техники Шоу сказал:
— Теперь, когда мы уже научились летать по воздуху, как птицы, плавать под водой, как рыбы, нам не хватает только одного: научиться жить на земле, как люди.

Английский драматург Ричард Шеридан как-то позволил себе в одной из своих пьес резко отозваться о деятельности парламента. В наказание за это его заставили явиться в парламент, встать на колени и принести публичные извинения. Шеридан исполнил этот приговор, но, поднимаясь с пола и отряхивая платком одежду, воскликнул:
— Боже, какая здесь грязь!
Английский писатель-фантаст Герберт Уэллс начал свою литературную карьеру без особого успеха. Он и его друг основали еженедельник, у которого было только четыре подписчика.
Как-то друзья увидели в окно похоронную процессию. Взволнованный Уэллс сказал своему другу:
— Только бы это был не наш подписчик.

Однажды перед папой Бенедиктом XIV предстал какой-то монах и, заливаясь слезами и рыдая, долго не мог вымолвить ни слова.
- В чем дело? - спросил его папа.
- Мне было откровение, - сообщил монах среди своих рыданий, - о том, что народился Антихрист.
- Сколько же ему теперь лет?
- Года три или четыре.
- Так чего же ты плачешь? Покуда он вырастет, мы с тобой умрем. Ведь не нам с ним возиться!
Папе Клименту XIV его садовник преподнес корзину с роскошными плодами. Папа понимал, что садовник имел в виду в ответ получить награду, вынул из кармана пук индульгенций in articulo morsit (отпущение грехов умирающему) и сказал ему:
- Твое внимание ко мне заслуживает награды. Вот тебе награда, самая ценная для человека; с этим ты умрешь как подобает.

Во время предсмертной болезни Тютчева император Александр II, до сих пор никогда не бывавший у него, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он смутился и заметил:
— Будет крайне неделикатно, если я умру на другой день после царского посещения.
И. С. Тургенев при случае не стеснялся чином и званием людей, которые обходились с ним невежливо. Так, однажды где-то на вечере, чрезвычайно многолюдном, Иван Сергеевич с великим трудом нашел себе в углу столик и немедленно за ним расположился, чтоб закусить. Но такая же участь постигла еще некоего маститого генерала. Он тоже безуспешно слонялся из угла в угол, отыскивая себе место. Но для него уже ровно ничего не осталось. В раздражении подошел он к сидевшему отдельно в уголке Тургеневу, в полной уверенности, что штатский испугается генерала, да еще сердитого, и уступит ему место. Но Тургенев сидел, не обращая внимания на стоявшего перед ним с тарелкой генерала.

Однажды в газетке, издающейся в одном из маленьких провинциальных городков, были напечатаны следующие строки: “Приглашаю бакалейщика, который вчера продал мне десять фунтов сахарного песку, в котором оказался примешанным один фунт алебастра, немедленно прислать мне в редакцию этой газеты взамен этого алебастра фунт чистого сахарного песку, в противном случае имя и адрес этого бакалейщика будут опубликованы в газете”. На другой же день в редакцию доставили не один фунт, а целых двенадцать фунтов, превосходного сахарного песку. Все городские бакалейщики в одинаковой мере были испуганы угрозой разоблачения и поспешили задобрить изобличителя.
Один гасконец, лрибыв в Париж, прогуливался по городу с каким-то знакомым парижанином. Остановились около собора Богоматери и глазели на него. Вдруг гасконец, подняв руку кверху и указывая на шпиль собора, сказал: “Подивитесь, какое у меня тонкое зрение. Я ясно вижу муху, которая ходит по шпилю”. • “Ну, я не похвастаюсь таким острым зрением; но зато у меня слух уж наверно тоньше вашего. Представьте, я отчетливо слышу, как ваша муха на ходу шуршит лапками”.

Один из королевских мушкетеров, родом гасконец, однажды сделал такое порывистое движение, что у него шляпа слетела столовы. Кто-то из товарищей поддел шляпу на шпагу и подал ее, к великому огорчению владельца, который не мог сдержать свою досаду. “Лучше бы ты проткнул насквозь мое тело, чем мою шляпу!” - укорял он товарища. Король, в присутствии которого произошла эта сцена, спросил у гасконца, почему он предпочитает, чтобы проткнули лучше его самого, чем его шляпу. “Потому, государь, - отвечал гасконец, - что у моего хирурга я еще пользуюсь добрым кредитом, а у шляпника давно уже утратил всякий кредит!”
Какой-то гасконец, надевая перед боем военные доспехи, видимо, весь дрожал и на насмешливые замечания товарищей отвечал: “Что же тут удивительного, если мое тело дрожит заранее, предчувствуя каким опасностям его подвергнет моя безграничная отвага!”
В какой-то компании однажды хвалили двух офицеров за храбрость. “Нечего удивляться! - сурово заметил присутствовавший при этом гасконец. - Один из них гасконец, ну, а другой хоть и не гасконец, а стоит того, чтобы им быть!”