Не так давно в одном гостеприимном московском доме за одним хлебосольным столом оказался я рядом с одним американцем. Был это здоровенный белобрысый парень лет тридцати, звали его, как и следовало ожидать, Джоном, и приходился он хозяевам дома родней. Из той родни, что обозначается в нашем богатом на идиомы языке, как седьмая вода на двенадцатом киселе.
То есть лет сто с лишним назад, когда прапрадедушка моегр нового знакомого, Джона Мока, нарезал себе приличный кус чернозема в бывшей дикой прерии, звали предка Иван, а фамилия ему была Мокеев.
За прошедший с тех пор век с хвостиком родовая фамилия подсократилась, ферма увеличилась, а праправнук, предприняв международные изыскания, выяснил, что дальние потомки прапрадедушкиного бра та живут в Москве, и решил нанести им родственный визит.
Оставлю без внимания те генеалогические исследования, которым полвечера предавались мои приятели со своим неожиданно объявившимся родичем, и перейду к особенно заинтересовавшей меня части застольной беседы.
Дело в том, что, как признался Джон, его визит на родину предков стал возможен только потому, что в прошлом году ему повезло и он крепко заработал, собрав самый большой в штате урожай кукурузы.

Уважаемые читатели! И вы, румяные указопослушники, поглотители натуральных соков и зеленого до изумления напитка «Тархун», и вы, неисправимые фрондеры, для которых Новый год не начнется, если за минуту до боя курантов не глотнуть шампанского, и даже вы, хмурые завсегдатаи унылых очередей в винные магазины, всем вам вместе и каждому в отдельности я имею сообщить кое-что по интересующему вас вопросу. В вопросе этом юридическая прямота римлянина сочетается с экономической невинностью первоклассницы, и звучит он примерно так:
— Почему «они» сегодня так сильно не хотят отдать нам те двадцать копеек, которые мы безропотно выложили «им» вчера?
Мне кажется, что я наконец готов на него ответить. Но поскольку поиски ответа были непросты и тернисты, то и вам придется набраться терпения. Итак, обо всем по порядку.
Для начала должен сообщить новость совершенно ошеломительную. Оказывается, вся эта мокнущая и пылящаяся по балконам и антресолям стеклянная собственность нам с вами вовсе и не принадлежит. Всякая самая завалящая бутылка является таким же государственным достоянием, как, скажем, какой-нибудь красавец кедр в сибирской тайге или любой из отрогов Памира.

Крайне важные сведения просочились недавно в нашу печать. Трудно представить себе, как бы мы жили дальше, если бы некоторые периодические издания не познакомили нас с двойняшками Биллом и Беном. Без них дальнейшее существование читателя представляется нам унылым и однообразным.
Итак, Билл и Вен...
На фото между двойняшками их жены, которые пытаются обхватить своих суженых за талию. Но где там — окружность талии у близнецов два метра! Просто не укладывается в голове.
И невольно хочется узнать другие параметры Билла и Бена. Например, сколько они весят. Но тут точности нет. Одна газета, не вдаваясь в подробности, сообщает, что братья переступили рубеж трехсот килограммов. Другая вроде бы уточняет: вес Билла и Бена соответственно 315 и 327 килограммов. Третья настаивает на равном весе каждого из близнецов — 335 килограммов. Возраст братьев эти издания также дают различный: 29 лет, 30 лет и 31 год.
Неискушенный читатель, пожалуй, подумает, что все три печатных органа взвешивали гигантов на разных, причем неотрегулированных весах, а возраст их определяли на глазок. Отсюда и расхождения.

Любя Зину, Зинин папа огорошил Васю нехорошим взглядом и словами:
— Чтобы ты с моею Зинкою—ни-ни, Ни малейших женитьб!
Любя Зину, Вася ответил: «Женюсь».
Любя и папу и Васю, Зина нейтрально всплакнула.
Однако была весна, и голуби мурлыкали, и за хутором улюлюкали соловьи. Весна действовала очень бракосочетающе. Не дремал по весне и Вася. Так что к лету Зина перестала кейтральничать и без лишних слез сама заговорила с родителями.
— За Ваську не выходить! — не передумали родители.— Он некрасивый, он неумный, у них корова бодучая!
К родителям присоединились несколько теть и бабушка-старушка, взявшие Зину в ежовые рукавицы. Они тоже любили раскрасавицу Зину и не любили нераскрасавца Басю.
И лето, и осень, и чуть ли не всю зиму ежовые рукавицы не давали событиям происходить. Но чему не миновать, тому уж не миновать, и в конце концов Вася выразился перед Зиной решительно.
— Эх! — выразился он.— Эх! Как говаривал всегда принц Гамлет, была не была!.. Идем вдвоем к папашам и мамашам, и ни шагу назад!..

Все-таки случилось: атеизм на Земле начал приносить такие ощутимые плоды, что чертям тошно стало.
И преисподнюю пошла разъедать вполне естественная коррупция: нечисть меж собою грызется, грешники прохлаждаются, котлонадзор на все сквозь пальцы смотрит... Сам вельзевул в сердцах черт те что наадминистрировал. Устал даже и задумался от этого. Уединился.
А уж когда никаких свежих пакостей из себя не вымучил, то пошел ко всем чертям. На семинар, на сборище этакое всеобщее, чтоб спокойно, по-человечески поговорить о чем попало: глядь — и польза какая-либо от собеседования стрясется.
Ну, оглядел своих поганцев, ткнул в одного пальцем, говорит ему в строго термодинамических выражениях.
— Такой,— говорит,— сякой, давай-ка я тебя для контролю по is-диаграммище погоняю!
А тот:
— Пошел ты,— отвечает,— к богу в рай со своей диаграммой!
Да так просто он это брякнул, что вельзевул тут же прогнал
всех к чертовой матери, но все-таки подумал при этом:
«А ведь как тут ни крути, а есть в словах паршивца искра божья. Не махнуть ли мне и впрямь к всевышнему, может, что и пронюхаю? От этого атеизма им тоже несладко, вот и прозедем, будь оно неладно, беседу на высшем уровне».

К нам приехал ревизор.
Без всякой литературы. Живая жизнь...
Прежде всего он отправился в райфо, щелкнул себя пальцем по длинной шее и спросил:
— А как у вас насчет этого самого? Сабантуйчики бывают?
— Почти немае...
Ревизор улыбнулся. Он был тертый, знал живую жизнь. Он заскочил в Дом культуры, где поставили кусочек «Бахчисарайского фонтана», заняв первое место в области, взял след и уже через два часа добежал до сметной статьи «орграсходы», от которой отчетливо запахло выпивоном и закусоном.
— Одну секунду! — сказал ревизор.— Тут что-то есть. Осторожно и терпеливо, как археолог на скифском кургане,
он, так сказать, по черепкам, воссоздал всю картину. Он подсчитал, сколько было рому, коньячку, «Зубровки», «Перцовки», с такой скрупулезной точностью, словно сам накрывал на стол. Все оценил, до копеечки!
А ведь выпили-закусили не просто так — захотелось! Дому культуры вручали диплом. Отмечали кусок балета.