Часть1.
Наш дед был мрачен. Я это определил сразу: в мрачном настроении он потирает шрам на левой скуле — след от кистеня Петьки Мохнатого, самого знаменитого в свое время медвежатника из Марьиной Рощи.
Итак, потирая память о Петьке, он покосился на толстущую папку с ботиночными тесемочками, которую я аккуратно положил на край его блистательного стола:
— Что это еще?
— Дело Первопечатника.
Первопечатник — а в миру он пользовался паспортом на имя Быстробогатова Льва Григорьевича, и у меня никогда не было стопроцентной уверенности, что так его звали сызмальства,— был известен в определенных довольно узких кругах тем, что великолепно подделывал печатный текст. Он досконально знал десятки гарнитур шрифта, мог воспроизвести любые билеты, талоны, пропуска. Правда, печати и резиновые штампы он никогда не подделывал.

Вообще-то С. П. Яковлев был в атеизме тверд. В бога не верил сызмальства да и черта поминал лишь по застарелой шоферской привычке. А уж о магии, ворожбе и всякой другой дьявольщине знал и вовсе понаслышке. И, верно, не голосни ему как-то на трассе две черноокие девушки — Света и Лида, так и не появился бы в настроениях Сергея Павловича крен к оккультным наукам.
— Что загрустил, соколик? — уютно устраиваясь в просторной камазовской кабине, затараторили красавицы.— Неласково глядит зазноба? Иль обидел придира-автоинспектор? А может, гложет молодца тайная хворь? Только скажи — слово знаем, всякая болезнь бежит от него, как черт от ладана.
Сам Сергей Павлович никакой хворобой не мучился. Но вот у Лены, жены, голова, случалось, побаливала. К докторам же относилась Лена с опаской.
— И правильно! — выслушав сетования водителя, одобрили жену попутчицы.— Дело тут духовное, докторишкам не под силу. Зато как раз по нашей части.
— Веруешь? — появляясь назавтра в квартире передового водителя, спрашивала Света у робеющей водительской супруги.— Нет? Ну, ничего, мы это поправим. Швейная игла найдется? Гляди: беру ее в руки, произношу заветное слово и...— пробормотав что-то невнятное, ворожея разжала грязноватый кулачок,— видишь? Стала иголка из блестящей темной. Теперь веруешь?

...Раз так, лучше утопиться. Я медленно пошел ко дну. Конечно, я на всякий случай набрал много воздуха, и еще столько же во мне осталось с прошлого раза. Я интенсивно работал руками и ногами, а потом стал работать головой. Подумал, что, пожалуй, хватил через край, слишком уж завелся, строю из себя неизвестно кого и здорово перегнул палку. Конечно, никто не заметил, что я набрал много воздуха, и она, наверное, думает, что я уже утонул. Вряд ли я поступил правильно, оставив ее растерянную, плачущую, одну, в то время как сам нахально топлюсь, но...
Но ведь, с другой стороны, и она неправа. Может быть, у нее с этим Иванищевым и не было еще ничего особенного, а теперь уж, когда я не буду мешать... Я понимаю, что ревность моя неуместна, но ведь надо же ей дать понять, что я могу и утопиться, если она меня не уважает! А она еще смеялась. Теперь, наверное, ревет в три ручья и звонит в спасательную станцию. Но все это напрасно, моя дорогая! Меня уже не вернешь. В своей решимости покончить с собой я уже слишком глубоко зашел.
Вон меня как долго уже нет. Я уже и сам начал за себя волноваться. Представляю, что с ней делается. Интересно, громко она плачет? И что именно кричит? Жаль, очень жаль, что здесь ни черта не слышно. Тоже мне курорт! Вынырнуть или нет? Если вынырну — проявлю слабость: сказал и не сделал. Если не вынырну— проявлю силу, но больше уже ничего проявить не смогу...

Все. Баста. Хана. Шабаш. И всего-то делов — маленькое усилие над собой, зато какие вослед открываются блага!
Метод найден, собрат писатель. Вместо трудного соцреализма раздуем пламя совсем другого течения, и вот уже можно разогнуть согбенную спину, откинуться в полукреслах, вытянуть сведенные ноги и долго смеяться позитивным раскатистым смехом.
Да. Баста. Хана. Метод найден, и не надо теперь, собрат и коллега писатель, мучиться и корпеть за столом.
А ведь мучились. Ведь корпели. Страшные были приняты муки.
Конечно, в бытность свою молодым беллетристом (исчисляется до пятидесяти лет) писалось полегче. Вдохновения почаще охватывали, творческий стих находил, внешние помехи не влияли на занятия литературным трудом. Сядешь, бывало, где-нибудь в уголку на артполигоне, обопрешь поясницу ка лафет пушки- гаубицы, она садит себе во все свои 152 миллиметра, а ты пишешь себе, сучишь образную канву, ноль внимания на канонаду и прыжки лафетной станины.

Однажды я отправился в Союз писателей, чтобы уплатить членские взносы, а там мне говорят:
— Мы приготовили вам сюрприз. Так как вы много лет являетесь примерным членом нашего союза и аккуратным плательщиком членских взносов, мы выдвинули вашу кандидатуру для полета на Марс в качестве первого добровольца. Желаем успеха и счастливой дороги туда и обратно!
Мне было неудобно отказаться. Я спросил только, могу ли я в этом случае заплатить членские взносы в союз после возвращения из путешествия.
Мне это не посоветовали.
Я собрал чемоданчик, положил туда пару запасных носков «эластик», электрическую бритву и два бутерброда с краковской колбасой.
Потом надел комбинезон и вошел в ракету. Я попросил только, чтобы меня запускали в небо не слишком быстро, так как хотел помахать рукой провожающим.
Должен признаться, что был момент, когда я почувствовал себя неважно. Кажется, это заболевание называется «боязнь высоты». Не знаю точно ее симптомов, во всяком случае, мне стало страшно. Я хотел даже выйти из ракеты, но было поздно.
Там мне очень понравилось. Я даже отправил на Землю почтовую открытку «Привет из космоса».

1. МИНЫ ИДУТ!
(былина).
Часть1
«Мины идут!» Эта весть летела над полуостровом Ямал со скоростью стрелы с наконечником из рыбьей кости.
«Мины идут!» И олени, тревожно прядая чуткими ушами, изменяли многовековые маршруты каслания , испуганно уносясь все дальше на север.
«Мины идут!» — замирая от ужаса, пищали мышки-лемминги собравшимся их сожрать диким песцам, отчего те мгновенно теряли аппетит и, поджав хвосты, начинали исступленно щипать тундровый лишайник.
И только хозяева тундры, называвшие себя оленьими людьми, не испугались. Они почесывали твердыми пальцами жесткие свои затылки и уверенно говорили друг другу: «Ничего, братка, Советская власть защитит нас от минов».
Полчища минов надвигались с юга. Там, где они проходили, горела тайга, гибли животные, в истерзанную землю ложились громадные трубы, а возле них возникали небольшие крепости — компрессорные станции. И вот настал день, когда мины появились в окрестностях полуострова. Плотные их колонны шли тяжелым и уверенным шагом конкистадоров, способным вытоптать даже вечную мерзлоту. Яростно сверкали на скупом полярном солнце отточенные ножи их крутобоких бульдозеров. Змеиные головы ковшей экскаваторов хищно покачивались, готовые грызть неподатливую землю. На боевых знаменах были начертаны грозные имена самых могучих и знаменитых миновских дружин — Мингео, Миннефтегазстрой, Минтрансстрой.