У какого-то путешественника во время Террора на границе спросили имя и паспорт. Он подал паспорт и сказал, что его имя “Ни”. “Как Ни? - крикнул на него чин, опрашивающий проезжих. - В паспорте ты назван Сен-Дени?” - “Но как же быть, - возразил проезжий, - ведь святые (Saint) и “de” (дворянская приставка к имени) теперь упразднены?”
Другой на вопрос об имени во время суда над ним отвечал, что его зовут де-Сен-Сир. Президент тотчас замечает, что теперь никаких “де” не полагается. -“Ну, тогда просто Сен-Сир”. - “И святых (Saint) теперь нету!” - кричит на него президент. “Ну, Сир!” - “И сиров нету!” (Sire-барин). Вышел человек с невозможным именем!...
В разгар Террора какой-то шутник распустил слух, что в одном монастыре хранится 25 вооружений и 5 пушек. Полиция комитета безопасности сейчас же туда бросилась с обыском, но ничего там не нашла , кроме 25 монахинь-кармелиток и 5 ослят. Шутник просто скаламбурил, потому что по французски эти две фразы: vingt-cinq Carmes et cinq anons (25 кармелиток и 5 ослят) и vingt-cinq armes et cinq canons (25 вооружений и 5 пушек) звучат одинаково.

Во время революции заставляли духовенство присягать конституции. Часто к этому побуждали священников свои же прихожане в церквах, во время службы. Так случилось в Нормандии с одним кюре. “Друзья мои, - отвечал он, - я никогда не клянусь”. Но тут нужно разъяснить, что по-французски слово jurer означает клясться, приносить присягу, но в то же время и ругаться; так что слова кюре можно было понимать в том смысле, что он никогда не ругается. В ответ ему с угрозами кричали: “Jurez, jurezl”, т.е. присягайте (или ругайтесь). “Хорошо, - согласился кюре, - вы этого требуете, извольте. Убирайтесь отсюда к дьяволу, черт вас всех побери!” Расхохотались и разошлись миром.
Герцогиня Бирон была в театре в конце 1790 года, когда революция уже обозначалась, в ее успехе почти никто уже не сомневался, и простонародье уже не упускало случая оскорблять ненавистных ему “аристократов”. В тот вечер в театре толпа вела себя буйно, задевала сидевших в ложах, видя в них аристократов, и швыряла в них яблоками. Одно из этих яблок угодило в голову герцогини Бирон. Она на другой день отправила его к Лафайету с запиской, в которой было сказано: “Препровождаю вам первый плод революции, попавший в мои руки”.

Молоденькая 16-ти летняя Девушка во время Террора переоделась артиллеристом, принимала участие в военных действиях против революционных войск, была схвачена и осуждена на смерть. “Как ты не боялась битвы, - спрашивали ее судьи, - и как ты могла решиться направлять пушку против своего отечества!” -”Не против его, а в защиту!" - отвечала храбрая девушка.
“Веришь ли ты в ад? - спрашивал президент революционного судилища у одного священника. “Как же в нем сомневаться, когда попадешь к тебе на суд?" - отвечал неустрашимый служитель алтаря.
Другой судья спрашивал у священника, верит ли он в Бога. Несчастный, думая богоотступничеством спасти «вою жизнь, отвечал, что не верует. “А вот тебе сейчас отрубят голову, тогда ты поверишь!”
"Вы мне сегодня прерываете каждое слово!" - вскричал один из ораторов в Конвенте. По-французски прерывать - couper la parole (перерезывать слово). В ответ на это восклицание послышался чей-то мрачный возглас: “А завтра перережим тебе шею!”

В начале Семилетней войны Фридрих Великий однажды беседовал с английским посланником, которого он высоко ценил за его ум и опытность. В разговоре посланник, между прочим, сообщил королю, что французы отбили у англичан остров Минорку и еще какую-то крепость. “Новость очень печальная, государь, -прибавил посланник, - но отчаиваться нам не следует; мы вновь начнем вооружения и поправим наши неудачи: нам поможет Бог”. - “Бог? - с ирониею произнес атеист-король. - Я не знал, что и Бог тоже состоит в числе ваших союзников”. Задетый за живое посланник, припомнив сам и желая напомнить королю, как щедро он пользовался денежною Помощью Англии в своих войнах, с живостью отвечал ему: “Да, государь, Он тоже наш союзник, и притом удобный тем, что ни копейки нам не стоит!”
При Людовике XVI славился своими каламбурами и остротами маркиз Карачоли. Однажды, когда его назначили вице-королем Сицилии, Людовик поздравлял его, говоря, что на его долю выпало одно из лучших “мест” в Европе.

Однажды в Потсдаме, на площади перед дворцом, собралась огромная толпа, которая сильно шумела. Фридрих приказал своему адъютанту сходить и узнать, что это за шум. Вернувшийся офицер сообщил королю, что кто-то написал жестокий памфлет на короля и прилепил его очень высоко на стене дворца, так что трудно до него достать, и огромная толпа теснится около стены, стараясь прочесть пасквиль. Сообщив об этом, адъютант поспешил прибавить, Что дворцовая гвардия уже уведомлена и немедленно рассеет толпу. “Ничего этого не нужно, - приказал король, - а прикажите снять бумагу и прикрепить ее на стене пониже, чтобы все, кто хочет, могли ее читать без всякого затруднения!”
При Фридрихе Великом, который был большим любителем музыки, опера в Берлине процветала, и сам король охотно ее посещал и вообще очень ею интересовался. В то время в числе певиц была у него одна особа, в высшей степени талантливая и голосистая, но одаренная от природы ленью в гораздо высшей степени, нежели голосовыми данными.

Однажды Фридриху представили для подписи приговор, которым присуждался к смертной казни некто, обвиненный в преступной связи с собственной дочерью. Фридрих написал на приговоре: “Надо прежде всего доказать и установить, что она ему действительно дочь”. И так как этого не удалось установить с достоверностью, то король просто приговорил его к непродолжительному заключению.
При Фридрихе был отдан приказ, чтобы офицеры королевской службы всюду в публичных местах появлялись не иначе как в форменной одежде. Один из гвардейских офицеров вздумал прогуливаться в дворцовом саду в штатском костюме и как раз наткнулся на короля. Тот при встрече сделал вид, что не узнает его, и спросил, кто он такой: “Я офицер, но я здесь инкогнито!” - развязно ответил находчивый воин. Фридриху это понравилось и он отпустил нарушителя дисциплины с миром, посоветовав, однако,“не попадаться на глаза королю”.
Один из пажей Фридриха, видя забытую королем на столе драгоценную табакерку, отрыл ее, понюхал табаку и начал рассматривать табакерку.