Как шутили раньше.
Жанен, будучи в Лондоне, сидел в одном ресторане, содержавшемся французом, и мирно читал газету. Недалеко от него сидел весьма спокойной внешности англичанин и пил грог. Вдруг англичанин этот посмотрел на Жанена, подозвал гарсона и спросил у него, ломая французский язык по обычной манере англичан: - Гарсон, как зовут этого господина (т.е. Жанена), который курит свою сигару, читая газету у печки? - Не знаю, милорд, - отвечал гарсон. Издав обычное “оа!”, англичанин встал, подошел к кассирше и обратился к ней: - Мисс, как вы зовете этого господина, который курит свою сигару, читая свою газету у печки? - Он не из постоянных наших посетителей, милорд, - отвечала кассирша, - и я, к сожалению, не могу вам ничего о нем сообщить. Опять “оа!”. Затем неугомонный англичанин изъявил твердое желание видеть самого хозяина ресторана. Того вызвали, и он предстал с вопросом: - Чем могу служить? - Good morning, - приветствовал его англичанин. - Скажите, г-н хозяин, вы не знаете, как зовут этого господина, который курит свою сигару, читая свою газету у печки?
Во время революции заставляли духовенство присягать конституции.
Часто к этому побуждали священников свои же прихожане в церквах, вовремя службы. Так случилось в Нормандии с одним кюре. “Друзья мои, - отвечал он, - я никогда не клянусь”. Но тут нужно разъяснить, что по-французски слово jurer означает клясться, приносить присягу, но в то же время и ругаться; так что слова кюре можно было понимать в том смысле, что он никогда не ругается. В ответ ему с угрозами кричали: “Jurez, jurezl”, т.е. присягайте (или ругайтесь). “Хорошо, - согласился кюре, - вы этого требуете, извольте. Убирайтесь отсюда к дьяволу, черт вас всех побери!” Расхохотались и разошлись миром. Герцогиня Бирон была в театре в конце 1790 года, когда революция уже обозначалась, в ее успехе почти никто уже не сомневался, и простонародье уже не упускало случая оскорблять ненавистных ему “аристократов”. В тот вечер в театре толпа вела себя буйно, задевала сидевших в ложах, видя в них аристократов, и швыряла в них яблоками. Одно из этих яблок угодило в голову герцогини Бирон. Она на другой день отправила его к Лафайету с запиской, в которой было сказано: “Препровождаю вам первый плод революции, попавший в мои руки”.
Герцогиня Девонширская, доктор Хилль, богослов Самуэль Клерк и др.
Герцогиня Девонширская обладала прелестнейшими глазами, которые в особенности поражали своим жгучим блеском. Однажды во время путешествия она заметила, что какой-то матрос уставился на нее и долгое время смотрел неподвижно с восхищением, которое он, как простой человек, не умел бы и скрыть, если бы захотел. Когда кучер герцогини поднялся на козлы и приготовлялся тронуться в путь, матрос быстро подошел к коляске и просил герцогиню оказать ему милость. . - Какую же? - спросила она. - Я хотел бы, миледи, чтобы вы были так добры, позволили мне закурить трубку от ваших глаз. Герцогиня всю жизнь помнила этот наивный комплимент, и когда ей другие говорили любезности, она говорила: - Нет, лучше моего матроса никто не сумеет любезничать! Одно время, в начале прошедшего столетия, среди английских врачей вошла в моду дегтярная вода, которой, как и каждому модному лекарству, приписывали совсем уж чудесную силу.
Александр Дюма-отец, врач Бувар и др.
Однажды Александр Дюма-отец вдруг взялся за своего сына и начал его отчитывать за бесшабашную жизнь. - Пора тебе остепениться, взять жену... - Жену?.. Чью же? - перебил сын. Про актера Розамба, который одно время страшно бедствовал, рассказывали, что он не раз прибегал к такого рода уловке, чтобы уложить своих ребятишек спать без ужина. Он возглашал: - Дети, кто не хочет ужинать, тот получит су. Ребята обычно соглашались, рассчитывая на другой день купить на свое су сластей, но утром раздавался новый возглас: - Кто хочет завтракать, давай су. Какое-то французское судилище постановило приговор, возбудивший общее негодование своей явной несправедливостью; особенно возмущался им знаменитый парижский законовед Ламуаньон. - Что делать, - урезонивал его кто-то из друзей, - нет коня, который бы не споткнулся ни разу.
Художник Мюзар, композитор Буальдье и др.
У художника Мюзара был свой роскошный плодовый сад в одной деревеньке близ Парижа. И. вот однажды он заметил планомерное исчезновение груш из сада, начал следить и, наконец, поймал вора - местного жителя - с поличным. Мюзару очень не хотелось отдавать человека под суд и он пошел с ним на сделку. - Слушай, я тебе добровольно дам отступного, только не грабь моего сада. Сколько тебе надо? Хочешь, я буду тебе ежегодно давать в дань сотню груш? - Ну, нет, это мне не резон, - ответил откровенный хищник, - я ворую у вас куда больше! Знаменитый композитор Буальдье был человек в высшей степени миролюбивый и скромный. Он, как лицо, близко причастное к сцене, имел свободный вход в театр “Французской комедии”, но редко пользовался этой льготой. Однако, случилось однажды, что он повел туда какую-то даму; для нее он взял в кассе билет, а сам решил воспользоваться льготой, но его остановил контролер. Буальдье назвал себя, но контролер ядовито возразил ему: - Это недурно придумано, милостивый государь! Буальдье действительно имеет у нас право свободного входа, но он почти каждый вечер и пользуется этим правом, да и сейчас сидит на своем обычном месте. Вот он! .
Маршал Кастеллан, художник-портретист Риго и другие...
Маршал Кастеллан имел привычку спрашивать своих офицеров о их происхождении и родне. Офицерам это очень надоедало и они сговорились давать все один и тот же ответ на вопросы маршала. Он обычно спрашивал: “Кто ваш отец? Кто ваша мать? Кто ваша сестра?”. И ему порешили отвечать стереотипными фразами: - Мой отец сапожник, моя мать прачка, моя сестра девица легкого поведения. И вот однажды на смотру, получив такой ответ уже от трех офицеров подряд, он обратился к четвертому и едва тот ответил на первый вопрос: “Мой отец сапожник”, как маршал перебил его: - Знаю, знаю, а ваша мать прачка, а сестра девица легкого поведения. А что касается до вас самих - вы отправитесь на две недели под арест! Поэт Сент-Аман однажды очутился в одной компании, где присутствовал какой-то господин с совершенно черными волосами на голове, но с совершенно седой бородой. Все на него дивились, а Сент-Аман не вытерпел и сказал ему: “Отчего это у вас так случилось, что борода поседела много раньше, чем голова? Верно, вы много больше работали на своем веку челюстями, нежели мозгами?”
Португальский король Иосиф и другие...
В одном из модных парижских салонов страшно сплетничали и злословили, но очень скудно угощали гостей. “Ей богу, - говорил про этот салон остряк Логарэ, - если бы в этом доме не грызли так усердно своего ближнего, то умирали бы с голода!” При Людовике XVIII, когда он жил в изгнаний, состоял на службе один придворный чин, который внезапно получил от наполеоновской полиции приглашение доставлять постоянные донесения обо всем, что говорится и творится при дворе короля-изгнанника. За это ему предлагалось в вознаграждение пенсия в 50 тысяч франков. Оскорбленный этим предложением, чиновник показал письмо Людовику. - Ну, й вы что же отвечали? - спросил тот. - Я счел долгом показать письмо вайему величеству, а отвечу я, разумеется, отказом. - Ни в коем случае! - решил Людовик. - Напротив, соглашайтесь. 50 тысяч деньги хорошие. А донесения вам буду составлять я сам.
Французы шутят...
Знаменитый наполеоновский генерал Жюно, когда был еще мальчуганом, отличался от всех школьных товарищей образцовейшею ленью и шаловливостью, приводившими в отчаяние все начальство. Однажды по возвращении из египетского похода Жюно вздумал посетить Монбар, где протекало его детство и где он учился. Ему удалось отыскать в городе несколько своих старых школьных товарищей и он весело проводил с ними время, вспоминая свое детство и школьные проказы. И вот однажды, прогуливаясь с этой компанией по городу, Жюно увидал на улице старичка строгого вида, важно и медленно прогуливающегося с тросточкой в руках. Он тотчас в нем узнал своего бывшего воспитателя, одного из тех, кому он особенно досаждал своей ленью и шалостями. Жюно мгновенно подбежал к нему и едва не задушил в своих объятиях. Старичок, видя перед собой блестящего генерала, ничего не понимал и никак не мог узнать Жюно. - Неужели вы меня не узнаете? - кричал ему генерал. - Виноват, гражданин-генерал, в первый раз в жизни вижу вас и не в состоянии припомнить... - Как, дражайший учитель, да неужели вы забыли самого ленивого, самого непослушного, упрямого, негодного из ваших бывших питомцев?
Комик Потье, Свифт...
Один незначительный актер попросил знаменитого комика Потье присутствовать на представлении пьесы, в которой Потье играл главную роль. Эту самую роль должен был исполнять тот актер, и ему хотелось, чтоб Потье видел его игру и дал ему свои наставления, замечания, поправки. По окончании пьесы Потье, встретив актера, прежде всего спросил его, чего ради он все время, когда играл, держался за бок. - Но, г-н Потье, - отвечал актерик, - я видел, как вы исполняли эту роль (тогда-то и там-то), и я хорошо помню, что вы тоже все время держались за бок, даже нарочно с силою упирались в него. И я так же делал, хотя, признаться, это меня очень стесняло, и я, право, не знаю, зачем это так нужно делать в этой роли? - Дурак! - крикнул Потье, вспомнив и поняв, в чем дело. - У меня тогда был ревматизм, ломило весь бок, и я от боли хватался за него! Однажды Свифт, собираясь сесть на коня куда-то ехать, заметил, что сапоги его не чищены.
”Энциклопедия“, Дидро, Панкук и другие...
Знаменитую ”Энциклопедию“, которую Дидро редактировал, издавал книгопродавец Панкук, человек очень преклонного возраста. Однажды Дидро пришел к нему, чтобы прочесть корректурные листы “Энциклопедии”. Панкук в это время одевался и делал это, по причине своей старческой неповоротливости, очень медленно. Живой и нетерпеливый Дидро, желая помочь ему поскорее покончить со своим туалетом, стал подавать ему верхнюю одежду. Панкук сконфузился и никак не хотел согласиться, чтоб великий писатель прислуживал ему. “Ничего, ничего, -успокаивал его Дйдро, - я не первый автор, одевающий (т.е. обогащающий) издателя”. . Родные вздумали подарить Дидро портрет его отца, который был простым кузнецом. Дидро желал, чтобы отец на портрете был представлен в рабочей одежде; в переднике, в колпаке, с какими-нибудь клещами или молотом в руках, но его желание не было исполнено: ему преподнесли портрет отца в парике, в нарядном кафтане, с табакеркою в руках. “Ни вы, ни живописец, - сказал Дидро, взглянув на портрет, - не сделали того, что следовало. Я хотел иметь портрет моего отца в его обычном будничном виде, а вы мне его сдеЛади.в праздничном виде”.
Академик Грессэ и другие...
Академик Грессэ, говоря однажды о Руссо, выразился так: “Досадно, что такой крупный философ живет таким медведем”. Руссо это знал. Посетив Грессэ, он долго беседовал с ним, но говорил очень кратко и все о разных пустяках, тогда как Грессэ хотелось навести разговор на серьезные философские темы. Грессэ, наконец, намекнул гостю на это видимое уклонение от серьезного разговора, а Руссо сказал ему на это: “Г-н Грессэ, можно выучить говорить попугая, но медведя ни за что не выучить”. Философ Ванини на обращенное к нему обвинение в безбожии поднял с земли соломинку и сказал: “Мне довольно этой былинки, чтобы бесспорно доказать то, в отрицании чего меня обвиняют”. Нечто подобное приписывают и Руссо. Однажды он вошел к г-же Эпернэ, неся в руке большой пук колосьев. “Вот вам, - сказал он, - целый пук доказательств бытия Божьего”. У Руссо был домик в Монморанси, а рядом с ним - бывшее имение какого-то важного, но очень пустого и тщеславного барина, хваставшегося своею охотой и красной ленточкой своего ордена.
Буало и ко...
Один знакомый показывал Буало стихи, написанные каким-то маркизом. Сам показывавший отзывался об этих стихах с восхищением, но Буало, просмотрев их, оказался иного мнения. “Если вам так нравятся стихи маркиза, - сказал он своему знакомому, - то вы мне окажете большую честь, если мои стихи будете считать никуда негодными”. ' У книгопродавца Барбена, приятеля Буало, была в окрестностях Парижа дача, очень богатая и красивая, но без двора, без сада, так что когда он звал гостей на дачу “подышать свежим воздухом"; то над ним смеялись, потому что наслаждаться воздухом на даче было негде. Однажды Буало обедал у него и после обеда сейчас же приказал закладывать лошадей, чтобы ехать домой. “Куда же вы так скоро?” - спрашивал его хозяин. “Хочу в город подышать свежим воздухом”, - отвечал Буало. Одно время в Париже появился проповедник, отец Летурне, на проповеди которого устремлялся весь город. Кто- то спросил у Буало, что это за новый проповедник и почему к нему публика так усердно идет. “Вы знаете, - отвечал Буало, - что публика всегда жадна до новизны, а Летурне проповедует совсем по-новому в евангельском духе”.
Охотники и егеря.
В 1847 году была учреждена по всей России должность губернских и уездных ловчих, иначе говоря — охотников и егерей. Дело в том, что под Москвой появилось много волков, которые иногда забегали даже на улицы города. Генерал князь Щербатов, известный не только своей храбростью, но и простотой, попросил позволения у императора Николая I «учредить облавы для прогнания волков в другие смежные губернии». Николай Павлович, получив такое донесение, рассмеялся и сказал: — Этак он, пожалуй, своими облавами догонит волков до Петербурга. После чего и были учреждены должности ловчих для отстрела и уничтожения хищников. В начале 1830-х годов, возвращаясь из Москвы, государь Николай Павлович остановился на несколько дней в Твери, ожидая пока пройдет ледоход на Волге, чтобы продолжить путь. Поставщиком для стола государя и его свиты был местный купец-богач, который в итоге подал такой счет, что удивил всех.
Бембоу и другие...
Знаменитый английский адмирал Бембоу выбился в люди из простых матросов и, кажется, кроме личной отваги, не обладал особыми духовными сокровищами. Про него в английском флоте сохранились рассказы, которые характеризуют его как человека донельзя простодушного, чтобы не сказать глуповатого. Так, однажды, во время жаркого боя, у матроса, стоявшего рядом с ним, оторвало ногу. Раненый попросил Бембоу дотащить его до лекаря, сказав, разумеется, при этом, что у него оторвало ногу и что он не может ни идти, ни стоять. Добродушный Бембоу взвалил его на плечо и понес. Но дорогой другое ядро оторвало у раненого голову, а Бембоу в грохоте битвы этого не заметил. Когда же он доставил убитого к врачу, тот с досадой крикнул ему, на кой черт несет он к нему мертвого. Бембоу с наивным удивлением оглядел своего товарища и пробормотал: — Он же сам мне сказал, что у него только ногу оторвало! Венский художник Фриц Лаллеманд прикомандировался к армии во время прусско-австрийской войны с целью делать наброски на месте для батальных картин. Но, как известно, пруссаки с самого начала стали везде и всюду колотить австрийцев. Лаллеманд в один прекрасный день собрался уезжать в Вену. — Но вы прикомандировались на всю кампанию, — заметил ему главнокомандующий австрийской армией.
Нориак и журнальчик «Силуэт»
Нориак одно время издавал журнальчик «Силуэт», и вот к нему повадился ходить какой-то господин, который изъявлял намерение подписаться на журнал, и под этим предлогом выпрашивал номер за номером, чтобы ознакомиться с журналом, узнать, как выражаются французы, какого он цвета или оттенка, т. е. направления. Нориак спустил ему этот маневр раз, другой, третий. Но когда он явился в четвертый раз, Нориак схватил ножницы и отхватил ими кусок его сюртука. — Что вы делаете? — вскричал подписчик. — Делаю то же самое, что и вы. Беру образчик посмотреть, подойдет ли мне этот цвет! Однажды композитора Обера спросили, какого он мнения об ученых женщинах, которых повсюду, а во Франции в особенности, принято называть синими чулками. — Да что ж, чулок, чулок!.. — отвечал Обер. — Чулок ничего не значит сам по себе, надо видеть, что в нем! Как-то Обер спускался с лестницы с кем-то из друзей. Оба были уж очень немолоды, и это было видно по их манере спускаться.
|