— Алло! Могу я поговорить с директором? О чем? В мою квартиру залетел самолет. Наверно, заблудился. Речь идет о покрытии расходов по ремонту или о замене квартиры. Слушаю. Нет директора? Вышел? А кто его заменяет? Хорошо, соедините меня, пожалуйста, с заместителем.?
Кабинет замдиректора? Могу я попросить к телефону заместителя директора? Пс какому делу? Самолет залетел в мою квартиру. Наверное, заблудился. Я хлопочу о возмещении затрат на ремонт или о предоставлении мне другого помещения. Что? Заместителя директора нет? Вышел... А кто его заменяет? Начальник отдела? Будьте любезны, соедините. По какому делу? Самолет залетел в мою квартиру, я прошу По возможности возместить расходы на ремонт или же дать взамен какую-нибудь другую квартиру... Что? Начальник отдела вышел? А кто его заменяет? Заместитель начальника? Пожалуйста, соедините меня с ним. Здравствуйте, у меня к вам такая просьба... Что? Заместителя начальника нет. А кто вместо него? Благодарю, соедините меня, пожалуйста, с референтом. Алло! Это референт? Что я хочу? Дело такого рода. Знаете ли, в мою квартиру влетел самолет, скорее всего сбился с трассы. Не могли ли бы вы возместить мне убытки, ну, там расход по ремонту, в крайнем случае заменить квартиру? Ах, референта нет на месте?.. А кто его заменяет? Вы? Ну это просто замечательно! Так вот, как я уже говорил, в мою квартиру залетел самолет...

За каждой строкой этого письма в редакцию угадывалась снисходительная улыбка уверенного в своей правоте человека. Полного сил и жизненной энергии. Мускулистого. Хваткого и ловкого. Твердо ставшего на ноги и обретшего свое счастье.
И это было действительно так, хотя автор письма Коля , восемнадцати лет от роду, твердо стоял на зыбкой почве, а то, что называл он счастьем, имело совсем другое название.
Но это только знал я. Он об этом даже не догадывался. Более того, он поучал меня л разносил по косточкам один из моих фельетонов, в котором я бичевал легкую жизнь.
Должен сказать, что писем от незрелых читателей почта, увы, приносит еще немало, и письма эти в основном такие наивные, что за пять минут в редакционном ответе находятся слова, разящие нелепые аргументы с уверенностью козырного туза.
Случай с Колиным письмом был сложнее, и я сразу это понял. Суть многословного и эмоционального письма, которое едва уместилось в школьную тетрадку, в моем совершенно объективном кратком переложении состояла в следующем.

Сегодня у нас в гостях встретились два очень не похожих друг на друга человека — писатель Сергей Николаевич Толин и критик Николай Сергеевич Нолин. Предлагаем вашему вниманию их беседу, записанную на пленку.
ТОЛИН. Давайте-ка с вами поспорим, Николай Сергеевич!
НОЛИН. Давайте, Сергей Николаевич. Только о чем же вы собираетесь со мной спорить?
ТОЛИН. Я предлагаю такую интересную и злободневную тему: нужна ли нашей литературе молодежь?
НОЛИН. Прекрасная тема! Я считаю, что молодежь нашей литературе нужна.
ТОЛИН. И я с вами совершенно согласен. Дело только зг ключается в том, какая нам нужна молодежь в литературе?
НОЛИН. По-моему, нам нужна талантливая молодежь, Сергей Николаевич.
ТОЛИН. Разрешите с вами не согласиться, Николай Сергеевич. Я считаю, что нам в литературе нужна очень талантливая молодежь!

Известный собиратель народных песен и сказаний, П. И. Якушкин, страдал одним из наших национальных пороков: пристрастием к спиртным напиткам. Однажды его пригласил на завтрак граф Строганов. Якушкин явился к нему, видимо, навеселе.
— Да вы, как кажется, уже позавтракали? — спросил граф.
— Позавтракать не позавтракал, а чуточку выпил.
— Что же теперь будем делать? — спросил граф.
— Выпьем еще чуточку! — отвечал Якушкин.
Один из придворных чинов подал императору Николаю I жалобу на офицера, который выкрал у него дочь и без разрешения родителей обвенчался с ней. Николай на жалобе написал: «Офицера разжаловать, брак аннулировать, дочь вернуть отцу, считать девицей».
Какому-то богатому саратовскому помещику захотелось непременно увидеть государя. Для этого он, недолго думая, прикатил в Петербург. Гуляя около Зимнего дворца, помещик однажды встретил статного, высокого роста мужчину в офицерской форме и плаще и, приняв его за одного из служащих при дворе, просил у него совета, как увидеть государя. Незнакомцу он подробно рассказал при этом о своем общественном, семейном и материальном положении и прочем.

В Кремле шел банкет по поводу Первомая. Была приглашена писательская элита. Один из маститых подошел к Кагановичу, поздравил его и от избытка чувств поцеловал. Затем подошел к Микояну и Жданову и расцеловался с ними. Наконец он подошел к Сталину и потянулся поцеловать. Сталин отстранил его:
— Нельзя же в один вечер перецеловать все Политбюро. Оставьте кого-нибудь для следующего раза.
Академик Александр Александрович Богомолец занимался вопросами геронтологии. Он утверждал, что человек может жить и должен жить до 150 лет. Сталин очень внимательно следил за его работой, и ученому не отказывали ни в каких средствах. В 1929 году он стал академиком АН УССР, в 1932-м— АН СССР, в 1941-м— лауреатом Сталинской премии, в 1944-м — академиком Академии медицинских наук и Героем Социалистического Труда.
Когда в 1946 году академик умер 65 лет от роду, Сталин сказал:
— Вот жулик. Всех обманул.
В тридцатых годах Сталин и другие члены Политбюро посетили театр и посмотрели спектакль «Хлеб» Владимира Киршона. Автор ждал, что его пригласят в правительственную ложу, однако этого не произошло. На следующий день Сталин был у Горького, где оказался и Киршон.

Христофор Иванович Бенкендорф (отец известного шефа жандармов, графа А. X. Бенкендорфа) был очень рассеян. Проезжая через какой-то город, зашел он на почту проведать, нет ли писем на его имя.
— Позвольте узнать фамилию вашего превосходительства? — спрашивает его почтмейстер.
— Моя фамилия? Моя фамилия? — повторяет он несколько раз и никак не может ее вспомнить. Наконец говорит, что придет после, и уходит. На улице встречается он со знакомым.
— Здравствуй, Бенкендорф!
— Как ты сказал? Да, да, Бенкендорф! — и тут же побежал на почту.
Однажды X. И. Бенкендорф был у кого-то на бале. Бал окончился довольно поздно, гости разъехались. Остались только хозяин и Бенкендорф. Разговор шел вяло: тому и другому хотелось спать. Хозяин, видя, что гость его не уезжает, предлагает пойти к нему в кабинет. Бенкендорф, поморщившись, отвечает: «Пожалуй, пойдем». В кабинете им было не легче. Бенкендорф по своему положению в обществе пользовался большим уважением. Хозяину нельзя же было объяснить ему напрямик, что пора бы ему ехать домой. Прошло еще несколько времени. Наконец хозяин решился сказать:
— Может быть, экипаж ваш еще не приехал; прикажете ли, я велю заложить свою карету?

Философ Ванини на обращенное к нему обвинение в безбожии поднял с земли соломинку и сказал:
— Мне довольно этой былинки, чтобы бесспорно доказать то, в отрицании чего меня обвиняют.
Нечто подобное приписывают и Руссо. Однажды он вошел к г-же Эпернэ, неся в руке большой пук колосьев.
— Вот вам, — сказал он, — целый пук доказательств бытия Божьего.
У Руссо был домик в Монморанси, а рядом с ним— бывшее имение какого-то важного, но очень пустого и тщеславного барина, хваставшегося своей охотой и красной ленточкой своего ордена. Однажды заяц, принадлежавший этому барину, ушел из его садка, пробрался в скромный огородик Руссо и пристроился там к капусте. Садовница Руссо завладела этой случайной добычей, а барин-сосед, узнав об этом, страшно разгневался и грозил садовнице. Тогда Руссо продиктовал ей письмо к соседу; в нем она сначала рассыпалась в извинениях, а в конце заявил:
«Милостивый государь, я питаю к вашим зайцам всяческое почтение, но молю вас, наденьте на них на каждого по красной орденской ленточке, чтобы я могла их отличить от других зайцев».
Однажды Руссо прогуливался с Дидро по берегу пруда в Монморанси. Остановившись около одного места на берегу, Руссо сказал:
— Вот с этого самого места я раз двадцать собирался броситься в воду, чтобы покончить с собой.

Какой-то бедный духовный, мечтавший о месте аббата, часто в беседах с Буало, с которым был знаком, горячо восставал против распространенной в то время манеры хватать множество мест и должностей; жадные люди брали места, вовсе не заботясь, как они справятся с принимаемыми на себя обязанностями, а заботясь лишь об умножении доходов. Знакомец Буало весьма красноречиво осуждал эту жадность, столь мало совместимую особенно с духовным званием, для себя же, как он уверял, удовольствовался бы аббатством, которое приносило бы 2—3 тысячи франков, на большее же он никогда не польстится. Но все это был только один разговор; кандидату в аббаты случайно повезло: он получил аббатство с доходом в 7 тысяч, скоро потом другое, в 5 тысяч, потом третье, тоже в 5 тысяч.
— Ну, господин аббат, — сказал ему Буало, встретясь с ним в это время, — где наши разговоры о грехе и соблазне многочисленных должностей и крупных доходов?
— Ах, господин Буало, — отвечал разбогатевший скромник, — если б вы знали, как эти доходы нужны для того, чтобы хорошо жить.
— Знаю, понимаю и нисколько не сомневаюсь, что все это нужно для того, чтоб хорошо жить, но годится ли это для того, чтобы хорошо умереть?

Вольтер и Пирон однажды поспорили, кто из них искуснее в лаконизме, и решили для состязания написать друг другу письма, которые должны были состоять хотя бы из одной только фразы, но совершенно законченной и осмысленной. Бой был открыт Вольтером, который прислал Пирону записку, содержащую два кратчайших латинских слова: «еду в деревню». Ответ Пирона не замедлил последовать; он состоял всего лишь из одной буквы. Но буква эта по-латыни значит — «иди, поезжай». В настоящем случае эта буква представляла собой вполне законченный и осмысленный ответ на письмо Вольтера.
Во времена Вольтера еще свирепствовали знаменитые «письма с государственной печатью», по которым людей хватали и засаживали в Бастилию. Эти письма сильные мира сего легко доставали по знакомству с высшими сферами, а богатые просто покупали их. Но бывало, что ни в чем не повинных людей сажали в тюрьму и по поддельным письмам.
Однажды случилась очень громкая история именно с подобным письмом. Вольтер, беседуя с полицейским префектом Эро, спросил его, что делают с подделывателями.
— Их вешают, — отвечал Эро.
— И то хорошо, — заметил Вольтер, — до поры до времени, пока не начнут, наконец вешать и тех, кто подписывает неподдельные.

Путилин как-то приходит к своему приятелю и не застает его дома.
— Как прикажете о вас доложить? — спросил встретивший его слуга.
— Подай мне кочергу, — сказал Путилин.
Слуга, недоумевая, вручил ему большую железную кочергу. Путилин без всякого усилия связал ее двумя узлами и отдал пораженному лакею, приказав:
— Когда приедет домой барин, подай эту мою визитную карточку, он разберет, кто был.
Отец писателя Владимира Александровича Соллогуба однажды, прогуливаясь в Летнем саду со своей дочерью, девушкой поразительной красоты, повстречался с одним знакомым, очень самоуверенным и очень глупым.
— Скажи, пожалуйста, — воскликнул знакомый, — как это случилось? Ты никогда красавцем не был, а дочь у тебя такая красавица?
— Это бывает, — отвечал Соллогуб. — Попробуйка, женись: у тебя, может быть, будут умные дети.
Русский ученый Климент Аркадьевич Тимирязев в 1877 году посетил Дарвина. Разговаривая с Тимирязевым, Дарвин спросил:
— Вы не знаете, почему это немецкие ученые так ссорятся между собой?

Однажды во время спектакля «Большевики» с Е. Евстигнеевым, который играл роль Луначарского, случился забавный казус. Луначарский должен был выйти из комнаты, где лежал раненый Ленин и сказать: «У Ленина лоб желтый...»
Евстигнеев выходит на сцену и произносит:
— У Ленина жоп желтый!
Как-то раз Евстигнеев встретился в буфете с актером Павловым за стопкой коньяку.
— Ты знаешь, — похвастался Павлов, — однажды я так здорово сыграл одну трагическую роль, что рыдала вся съемочная группа.
— Это что! — перебил Евстигнеев. — Я как-то раз настолько великолепно сыграл роль трупа, что меня едва не похоронили...
О. Ефремов играл в спектакле роль царя и должен был произнести такую фразу: «Я в ответе за все и за всех!» Но Ефремов сбился и вышло у него так:
— Я в ответе за все и за свет!
Его партнер Евстигнеев на миг смутился, а потом продолжил:
— И за газ, и за воду, ваше величество?..
Шла премьера одной официозной постановки, где поднималась рабочая тема и тема коммунистической партии.

Первую из дошедших до нас попыток разобраться в причинах смеха предпринял Платон в «Филебе». Он провел аналогию меяеду тем удовлетворением, которое дает почесьгеапие при сильном зуде, и восприятием смешного. В первом случае возникает «смешанное телесное чувство»: на неприятное ощущение зуда накладывается чувство облегчения. А восприятие смешного вызывает «смешанное душевное чувство», в котором сочетаются боль и удовольствие.
Впешние причины, вызывающие смех, лежат в поведении других людей, точнее — в их неверной самооценке. Одип бахвалится совершенством своего тела, другой — богатством, третий — душевными достоинствами. Преувеличение собственных добродетелей, особенно мудрости, — самое частое из человеческих заблуждений. Властный и надмеппый человек, восхваляя себя, возбуждает ненависть; слабый в той же ситуации вызывает смех.
Ошибочная самооценка, согласно Платону, — несчастье. Выходит, смеяться над чванством и самомнением друзей значит радоваться их несчастью. Но ведь несчастье друзей — зло; оно причиняет боль. Вывод: омех включает в себя одновременно боль и удовольствие .
Взгляды Аристотеля не были изложены в специальном труде; во всяком случае, до нашего времени такой труд не сохранился. Но в «Поэтике», «Риторике» и «Политике» можно найти высказывания о природе смешного.

Однажды А.Н.Островскому пришлось быть судьей в споре двух каких-то купцов. Они никак не могли придти к соглашению по вопросу о том, были ли отношения между Молчалиным и Софией Фамусовой ( в “Горе от ума” Грибоедова) совершенно невинные или же иные. С этим именно вопросом они и обратились к А.Н. “Как же это вы спрашиваете о таких вещах, - попрекнул их знаменитый писатель. - Ведь София Павловна девица из честной и даже знатной семьи. Если б там и было что, и я бы, положим, знал об этом, то хорошо ли было бы с моей стороны об этом разглашать?”
Иван Андреевич Крылов, наш знаменитый “дедушка” - баснописец, говорил иногда милые остроты, очень, впрочем, добродушные. Так, однажды, какие-то молодые люди при встрече с его необычайно просторной фигурой не утерпели и из их группы послышалось замечание: “Ух, какая движется туча!” - “И лягушки заквакали", - спокойно ответил баснописец.
Крылов был членом и одним из усерднейших посетителей Английского клуба, где обычно и совершал свои часто неимоверные застольные подвиги. Английский клуб считался чрезвычайно солидным общественным собранием, местом свидания чиновной знати, словом, аристократическим клубом, и туда охотно заявлялись приезжие богатые помещики.

Однажды на большом океанском пароходе, шедшем из Европы в Америку, ехала большая оперная труппа, законтрактованная директором в театр Нового Орлеана. Выдалась тихая погода, певцы, до того времени истязаемые морскою болезнью и лежавшие на своих койках, вышли на палубу и от нечего делать стали пробовать голоса. Запел сначала один и оказался тенором. Вслед за ним затянул арию другой - тоже тенор. Потом третий, четвертый, пятый... и все тенора. Вышло, что импрессарио пригласил в одну и ту же труппу пять теноров. Все они тотчас же налетели на него с криками, упреками и угрозами, потому что он каждому из них, при найме гарантировал, что у него не будет соперников на сцене.
- Господа, успокойтесь, пожалуйста, и выслушайте меня,
- урезонивал их импрессарио.- Я дал вам обещание и хорошо помню его, будьте спокойны. В первую же неделю по прибытии в Новый Орлеан по м'еньшей мере двое из вас схватят желтую лихорадку и умрут. Значит из пяти останется уже трое. Затем, пока будут идти репетиции, желтая лихорадка унесет еще двоих; и останется только один. Значит, мои обещания вполне и оправдаются. Поверьте, что я очень хорошо знал, что говорил. Я человек опытный.

При одном случае И.С.Тургенев вспомнил и сказал одну остроту, слышанную им от Пушкина. Страдая подагрой, он обратился к какому-то немцу-профессору, и тот, утешая его, сказал, что подагра “здоровая” болезнь. “Это напоминает мне слова Пушкина, - заметил И.С. - Его кто-то утешал в постигшем неблагополучии, говоря, что несчастье - отличная школа”. - “Счастье, - возразил Пушкин, - еще лучший университет!”
Тургенев усиленно работал, кончая роман. А тут, как нарочно, одолели его друзья, которые не выходили от него и отрывали от работы. Стало ему, наконец, невмочь, и он уехал в какой-то маленький немецкий городок, где, он знал, русские не бывают. Остановился, конечно, в гостинице, заперся, начал усердно работать. Но докучливые люди уже поджидали его и сделали нападение, как только он явился в столовую гостиницы. Соседу за столом, по заведенному обычаю, непременно надо было знать, откуда он приехал, давно ли, долго ли рассчитывает пробыть в этом городе. И.С. отвечал на первые вопросы с отменной краткостью. А на последний отрезал: “Три дня пять часов и семнадцать минут!” - “Как вы точно определяете”, - усмехнулся любопытный сосед и уж, конечно, пожелал узнать, от каких причин эта точность зависит.