Не так давно в одном гостеприимном московском доме за одним хлебосольным столом оказался я рядом с одним американцем. Был это здоровенный белобрысый парень лет тридцати, звали его, как и следовало ожидать, Джоном, и приходился он хозяевам дома родней. Из той родни, что обозначается в нашем богатом на идиомы языке, как седьмая вода на двенадцатом киселе.
То есть лет сто с лишним назад, когда прапрадедушка моегр нового знакомого, Джона Мока, нарезал себе приличный кус чернозема в бывшей дикой прерии, звали предка Иван, а фамилия ему была Мокеев.
За прошедший с тех пор век с хвостиком родовая фамилия подсократилась, ферма увеличилась, а праправнук, предприняв международные изыскания, выяснил, что дальние потомки прапрадедушкиного бра та живут в Москве, и решил нанести им родственный визит.
Оставлю без внимания те генеалогические исследования, которым полвечера предавались мои приятели со своим неожиданно объявившимся родичем, и перейду к особенно заинтересовавшей меня части застольной беседы.
Дело в том, что, как признался Джон, его визит на родину предков стал возможен только потому, что в прошлом году ему повезло и он крепко заработал, собрав самый большой в штате урожай кукурузы.

Уважаемые читатели! И вы, румяные указопослушники, поглотители натуральных соков и зеленого до изумления напитка «Тархун», и вы, неисправимые фрондеры, для которых Новый год не начнется, если за минуту до боя курантов не глотнуть шампанского, и даже вы, хмурые завсегдатаи унылых очередей в винные магазины, всем вам вместе и каждому в отдельности я имею сообщить кое-что по интересующему вас вопросу. В вопросе этом юридическая прямота римлянина сочетается с экономической невинностью первоклассницы, и звучит он примерно так:
— Почему «они» сегодня так сильно не хотят отдать нам те двадцать копеек, которые мы безропотно выложили «им» вчера?
Мне кажется, что я наконец готов на него ответить. Но поскольку поиски ответа были непросты и тернисты, то и вам придется набраться терпения. Итак, обо всем по порядку.
Для начала должен сообщить новость совершенно ошеломительную. Оказывается, вся эта мокнущая и пылящаяся по балконам и антресолям стеклянная собственность нам с вами вовсе и не принадлежит. Всякая самая завалящая бутылка является таким же государственным достоянием, как, скажем, какой-нибудь красавец кедр в сибирской тайге или любой из отрогов Памира.

Крайне важные сведения просочились недавно в нашу печать. Трудно представить себе, как бы мы жили дальше, если бы некоторые периодические издания не познакомили нас с двойняшками Биллом и Беном. Без них дальнейшее существование читателя представляется нам унылым и однообразным.
Итак, Билл и Вен...
На фото между двойняшками их жены, которые пытаются обхватить своих суженых за талию. Но где там — окружность талии у близнецов два метра! Просто не укладывается в голове.
И невольно хочется узнать другие параметры Билла и Бена. Например, сколько они весят. Но тут точности нет. Одна газета, не вдаваясь в подробности, сообщает, что братья переступили рубеж трехсот килограммов. Другая вроде бы уточняет: вес Билла и Бена соответственно 315 и 327 килограммов. Третья настаивает на равном весе каждого из близнецов — 335 килограммов. Возраст братьев эти издания также дают различный: 29 лет, 30 лет и 31 год.
Неискушенный читатель, пожалуй, подумает, что все три печатных органа взвешивали гигантов на разных, причем неотрегулированных весах, а возраст их определяли на глазок. Отсюда и расхождения.

Любя Зину, Зинин папа огорошил Васю нехорошим взглядом и словами:
— Чтобы ты с моею Зинкою—ни-ни, Ни малейших женитьб!
Любя Зину, Вася ответил: «Женюсь».
Любя и папу и Васю, Зина нейтрально всплакнула.
Однако была весна, и голуби мурлыкали, и за хутором улюлюкали соловьи. Весна действовала очень бракосочетающе. Не дремал по весне и Вася. Так что к лету Зина перестала кейтральничать и без лишних слез сама заговорила с родителями.
— За Ваську не выходить! — не передумали родители.— Он некрасивый, он неумный, у них корова бодучая!
К родителям присоединились несколько теть и бабушка-старушка, взявшие Зину в ежовые рукавицы. Они тоже любили раскрасавицу Зину и не любили нераскрасавца Басю.
И лето, и осень, и чуть ли не всю зиму ежовые рукавицы не давали событиям происходить. Но чему не миновать, тому уж не миновать, и в конце концов Вася выразился перед Зиной решительно.
— Эх! — выразился он.— Эх! Как говаривал всегда принц Гамлет, была не была!.. Идем вдвоем к папашам и мамашам, и ни шагу назад!..

Все-таки случилось: атеизм на Земле начал приносить такие ощутимые плоды, что чертям тошно стало.
И преисподнюю пошла разъедать вполне естественная коррупция: нечисть меж собою грызется, грешники прохлаждаются, котлонадзор на все сквозь пальцы смотрит... Сам вельзевул в сердцах черт те что наадминистрировал. Устал даже и задумался от этого. Уединился.
А уж когда никаких свежих пакостей из себя не вымучил, то пошел ко всем чертям. На семинар, на сборище этакое всеобщее, чтоб спокойно, по-человечески поговорить о чем попало: глядь — и польза какая-либо от собеседования стрясется.
Ну, оглядел своих поганцев, ткнул в одного пальцем, говорит ему в строго термодинамических выражениях.
— Такой,— говорит,— сякой, давай-ка я тебя для контролю по is-диаграммище погоняю!
А тот:
— Пошел ты,— отвечает,— к богу в рай со своей диаграммой!
Да так просто он это брякнул, что вельзевул тут же прогнал
всех к чертовой матери, но все-таки подумал при этом:
«А ведь как тут ни крути, а есть в словах паршивца искра божья. Не махнуть ли мне и впрямь к всевышнему, может, что и пронюхаю? От этого атеизма им тоже несладко, вот и прозедем, будь оно неладно, беседу на высшем уровне».

К нам приехал ревизор.
Без всякой литературы. Живая жизнь...
Прежде всего он отправился в райфо, щелкнул себя пальцем по длинной шее и спросил:
— А как у вас насчет этого самого? Сабантуйчики бывают?
— Почти немае...
Ревизор улыбнулся. Он был тертый, знал живую жизнь. Он заскочил в Дом культуры, где поставили кусочек «Бахчисарайского фонтана», заняв первое место в области, взял след и уже через два часа добежал до сметной статьи «орграсходы», от которой отчетливо запахло выпивоном и закусоном.
— Одну секунду! — сказал ревизор.— Тут что-то есть. Осторожно и терпеливо, как археолог на скифском кургане,
он, так сказать, по черепкам, воссоздал всю картину. Он подсчитал, сколько было рому, коньячку, «Зубровки», «Перцовки», с такой скрупулезной точностью, словно сам накрывал на стол. Все оценил, до копеечки!
А ведь выпили-закусили не просто так — захотелось! Дому культуры вручали диплом. Отмечали кусок балета.

— Садитесь, пан Паджзерек...
Паджзерек уселся.
— Что нового? — спросил директор.
Паджзерек нахмурился.
— Каминский говорит, что пан директор — идиот,— сказал он с почтением, после чего опустил глаза и умолк.
— Что еще?
— Остальное все то же Сковронский утверждает, что пан директор держится только крючкотворством, что будто вы собираете какие-то жалобы на руководство. Вронский обозвал пана директора болваном, садистом и свиньей.
— Так и сказал? — заинтересовался директор.— Припомните хо-рошенько.
Паджзерек прикрыл глаза и на минуту задумался.
— Нет,— сказал он, сообразив,— если говорить точно, то он назвал пана директора болваном, садистом и немытой свиньей.
— Почему немытой? — возмутился директор.
— Не знаю,— ответил Паджзерек, пожимая плечами.— Сам удивляюсь.

Задумывались ли вы когда-нибудь, дорогие товарищи, как несправедливо коротка встреча с Новым годом? Какие-то секунды, всего-то один удар часоь доли».данный двенадцатый удар! Все чокаются, все кричат »ура:», кто-то успевазт кого-то поцеловать, пожелать что-то приятное...
И все.
Добежал до нас Ногый год, но не успели мы его как следует разглядеть, как уже затухают вдалеке «звуки его шагов. Миг — и их уже не слышно.
А вот мой приятель Иван Кузьмич зашел ко мне в канун Нового года и рассказал небывалый, просто фантастический, можно сказать, случай, когда год назад он лично общался с Новым годом несколько долгих часов.
Так уж как-то у него случилось, что незадолго до Нового года он оказался в гамэлете, которому предстояло совершить очередной длительный перелет с Крайнего Севера до нашей столицы.
отчитывал, что Новый год был на носу, Иван Кузьмич прихватил с собой бутылку шампанского, и, когда командир корабля торжественно объявил, что Новый год настиг самолет, предусмотрительный пассажир открыл бутылку и наполнил бокалы.

— Гуд монинг,— сказал я, приятно улыбнувшись.
Перспектива собственными глазами увидеть мистере Рональда Ригана вдохновляла, будоражила и
— Гуд улыбаясь.
Молодой двухметровый гибрид гориллы с Джеймсом Бондом молча кивнул. Меня ввели.
Сердце мое забилось, как птица, когда из-за стола навстречу мне поднялся человек.
— Доктор Дог,— представился он и указал на кресло.
Я поклонился и сел.
— Видите ли, сэр,— начал мистер Дог,— желание увидеть нашего прославленного губернатора совершенно естественно и понятно.
И вы увидите его.
Порыв чувств поднял мое тело из кресла, но доктор Дог остановил меня.
— К сожалению, не сию минуту, сэр. Боюсь даже, что не сейчас. Придется пройти маленькое обследование, сэр,—проворковал он.—
Совсем маленькое обследование в целях безопасности мистера Ригана. Потом он с удовольствием предстанет перед вами.

Николай Зеленов такой человек, что за словом в карман не полезет. Тем более — в чужой. И тем более — за непечатным словом.
Он был странноват. Он любил на транспорте час «пик». Да еще имел в придачу подругу Веру, пять судимостей, кепку-блин и неинтересный образ мыслей.
А вот прописки у него не было, потому что и паспорта у него на было — последнее место отсидки он покинул, не спросись и не дотрудовоспитавшис.ь.
Поселился непоседа в большом городе и стал, значит, любить на транспорте час «пик». На автотранспорте. Ему понравилось, что в автобусе люди впопыхах наносят друг другу ущерб — кому моральный, а кому и вовсе материальный. Не деликатничают. И пока они так себя ведут, можно полюбопытствовать, что у них в карманах.
Слюбопытничал разок — семьдесят рублей. Удовлетворительно. «А Верка при мне вроде инкассатора будет!» — весело решил Зеленов и следующий раздобытый кошелек сунул прямо в карман покладистой подруге.
Легкомысленный человек! Отбывая то и дело свои сроки в местах, где не водятся троллейбусы и автобусы, Зеленов несколько оторвался от жизни. И теперь он не учел, что в час «пик» пассажир расположен ко всяким решительным крайностям.

Что поставим мы у истоков темы?
У истоков темы надо поставить Одессу.
В то время приморский город еще не ходил в героях и значился пересмешником Российской империи.
Две специальности были у города: пшеница и вундеркинды. Пшеница поставлялась на экспорт, вундеркинды — на экспорт и на внутренний рынок.
В славном городе не глохли таланты. Разворошим историю, и история скажет нам: Нижний Новгород запятнан по этой части, но никак не Одесса. Ибо в Нижнем Новгороде произошел этот случай. Двое отроков явились поступать в хоровую капеллу. Инспектор велел им прокашляться и начать.
Из этих отроков приняли в хор одного. Звали его Алексей Пешков (впоследствии Максим Горький). Второго, по имени Федор Шаляпин, отсеяли ввиду неподачи надежд.
Будем кратки: Нижний Новгород достаточно не разбирался в детях. Нижний Новгород не имел своего профессора Столярского.
Ныне немногое известно о великом одесском профессоре. Сохранилась фотография: он на борту парохода «Ратьковъ — Рожновъ» рядом с дамой в полувуали, а также знаменитое заявление в Одесский губком: «Прошу властей отремонтировать в Столярского автомобиле калитку».

Разочарую читателя: тайны не существует. Кто действительно поверит, что первобытнообщинный дед, в антисанитарных условиях, без какой-либо медицинской аппаратуры, мог регенерировать сложный человеческий орган? (Речь идет именно о регенерации, а не о трансплантации, что могло бы выглядеть все же более убедительно.) Объяснение, на мой взгляд, кроется и не в составе слюны (сделать ее химический анализ теперь невозможно). Я склоняюсь к версии о самовнушении. При этом не отрицаю и элемент гипноза. Причем массового (вполне вероятно, что новое ухо — оптический обман). Не исключено и запоздалое срабатывание медикаментозных средств, применявшихся в частных клиниках (впрочем, что хорошее они могли прописать и, главное, за какую цену?!). Один факт, что океанский «профессор» скончался от насморка, сам говорит за себя. Хотелось бы подчеркнуть, что в нашей стране от насморка уже давно никто не умирал.

— Можно? — Канареев на цыпочках вошел в кабинет и встал перед полированным столом.
— М-м...— сказали за столом.—Вы кто?
— Канареев,— тихо отвечал Канареев и подал бумагу в трех экзем-плярах.
— Это что?
— Характеристика,— прошептал Канареев.—Для турпоездки.
— Вижу, что характеристика. Чья?
— Моя,— еле слышно отвечал Канареев.
— Догадываюсь, что не моя,— ответили и посмотрели туда, где находился Канареев.— Ошибок нет?
— Наверное. Машинистка печатала.
За столом вздохнули и углубились в чтение.
— Это еще что такое?!
— Что?
— Вы гут пишете: «... зарекомендовал себя хорошим специалистом». Откуда вы это взяли?
Канареев почувствовал слабость и без разрешения присел на стул.

Я медленно бреду по привокзальной площади, впитываю первые впечатления и вдруг слышу за спиной сигнал. Оборачиваюсь, ко мне подруливает автомобиль.
— Куда ехать? — левацким полушепотом спрашивает шофер.
— Заводская улица. А что?
— Три рубля, — шепчет шофер. — Руб за скорость, руб за риск, руб за одиночество.
— Какое одиночество?
— Которое вы не обнаружите в трамвае номер пятнадцать. Если обнаружите трамвай. Садитесь.
— С удовольствием бы, — говорю я, — но у меня принципы. Не перевариваю вашего брата-«левака» органически.
И я независимо следую к трамвайной остановке.
Вскоре я набредаю на остановку и в ожидании «пятнашки» пританцовываю от мороза. Со мной танцуют скопившиеся здесь граждане. Минут через двадцать хореография прекращается и начинается осада подножек. Еще через секунду подножки оказываются полностью укомплектованными. Я остаюсь «за бортом».

Дежурный пожарник колхоза «Свет» сидел и соблюдал меру про-тивопожарной безопасности. Он курил в специально отведенном для этого месте.
А прямо к этому месту катил по деревне грузовик, и воробьи, как шрапнель, прыскали из-под колес.
Возле пожарника грузовик остановился. Шофер из кабины вылез и две женщины с лопатами.
— Откель? — по-древнедеревенски поинтересовался пожарник.
— С Перепольского древокомбината,— сказал шофер.
— А,— сказал пожарник обыкновенно.— А я думал, еще откуда- нибудь.
— Где у вас тут навоз расположен? — спросил шофер.
— Вон,—указал пожарник.—Та куча.
Шофер умело подрулил к куче, и обе женщины взялись за физический труд. А шофер к пожарнику подошел и папироску стрельнул.
Покурили.
— Завтра в область еду,— сообщил, посидев, шофер.
— А,— сказал пожарник.— А я думал, еще куда-нибудь.