Но он наступит. Затрубит тогда Данила Филиппович в трубу, длиной от земли до седьмого неба. Земля обновится, мертвые воскреснут, откроется седьмое небо, Саваоф в сопровождении «верных» пойдет в Москву и зазвонит в царь-колокол. На призывный звон сойдутся все живые приверженцы христововерия, и слетятся все силы небесные, и начнется суд над всеми людьми от Адама. Грешники будут страдать, принимая мучения.
«Верных» же ожидала награда в виде хрустальных полей, окруженных садами и благоухающими цветами, в виде жизни веселой и радостной .
Что означало быть «верным» согласно вероучению христововеров? Это значило — непреклонно исполнять заповеди Данилы Филипповича, регламентирующие жизнь христововеров.
Как понималась последняя заповедь: «святому духу верьте»?

«Жили некогда две монашки и молились они богу. Вдруг как-то раз явился им ангел и сказал одной из них, по имени Татьяна Макарьевна: «Ты, говорит, родишь себе сына скоро. У тебя сын будет»... Жили они, жили после этого. Смотрят, приходит один мужик — Аббакум Иваныч Копылов... Она прямо враз вскочила, говорит: «Вот мой сынок». А годами-то он, может, с ней наравне... А он (Копылов) говорит: «Я вам пока не сынок. Я — мирянин. Я ваш закон не знаю. Я сперва должен помолиться богу и жить так, как вы... Мяса, кровяного ничего не кушать, живого существа не кушать. Должен есть такую пищу, которая бескровная, неживая» К
Как Иисус Христос, согласно евангельскому мифу, дал десять заповедей своим ученикам, «живой бог» — Данила Филиппович, по представлениям христововеров, указал своим последователям «праведный» путь двенадцатью заповедями, которые звучат так:
«1. Аз есмь Бог, пророками предсказанный, сошел на землю для спасения душ человеческих. Нет другого бога, кроме меня.

Как правило, сектанты старались не отпугивать аудиторию какими бы то ни было откровенными «новшествами».
Вспомним, что пятидесятники в России появились в баптистских общинах под видом баптистов; баптизм, в свою очередь, вырос на русской земле, в значительной степени на почве молоканства.
То же явление, связанное с боязнью гонения на новую «ересь», было характерно и для «хлыстов», у которых сохранилась легенда, будто Аббакуму Ивановичу Копылову, одному из известных христововерческих «пророков», было видение, где «показаны» ему были ад и рай. После этого пошел он к тамбовскому архиерею. «Он пошел к архиерею и доложил: «Ваше преосвященство, вот со мной вот такое получилось дело. Мне господь сказал, чтобы я проповедовал». Говорит так (архиерей) об этом деле: «Благославляю тебя, я смолоду, говорит, тоже молился, но не так, как ты...

В тот период православная церковь была крупным феодальным собственником, ей принадлежало свыше 116 тыс. крестьянских дворов, из числа которых на долю патриарха и высшего духовенства приходилось около 10 10 тыс. дворов и на долю монастырей и церквей — около 98 тыс. Церковь вмешивалась во все сферы духовной жизни общества, и естественно, что обличения христововерческих «пророков» направлялись в первую очередь против православной церкви.
«Христы» и «пророки», во время молитвенных собраний, ссылаясь на «дух божий», их посетивший, обличали грехи окружающего мира, предавали гласности пороки правящего сословия, чего не могли позволить себе крестьяне в обычной обстановке. Правда, протест этот был пассивным. Законоучители христововеров заповедовали им терпеть притеснения, терпеть бесправие и нищету.

Немного Первое упоминание о «хлыстах» встречается в старообрядческой литературе, из которой мы узнаем о некоем «предивном отце Капитоне», чья деятельность прослеживается с 30-х годов XVII в. Затем в начале XVIII в. Дмитрий Ростовский в своем «Розыске...» пишет о «христовщине», толке, который «хулит церковь божию», запрещает к иконам и «святым» прикладываться. Проповедовал это учение «некий мужик», которого «зовут Христом и яко Христа почитают».
Название секты — «хлысты» — произошло, вероятно, от одного из обрядов секты, который заключался в том,
что фанатично настроенные сектанты хлестали себя жгутами или прутьями. Однако обряд этот, как говорят исторические источники, был принят не повсеместно, а лишь в отдельных уездах.
Следует иметь в виду, что отдельные общины секты управлялись лицами, именовавшими себя «христами».

Это писал современник Дарвина, но и сейчас эти слова не устарели. Были попытки вернуться к додарвиновским теориям рифов, в том числе и к точке зрения Шамиссо. Материалы глубокого бурения, проведенного на атолле Эниветок, на Большом барьерном рифе Австралии, доказали правоту Дарвина Тысячи метров непрерывных наслоений кораллового известняка, который может образовываться только на мелководье, показывают удивительную картину неуклонного и медленного опускания дна в течение миллионов лет, в течение всего кайнозоя.
Оценивая все попытки решить проблему рифов в обход теории Дарвина, один ученый уже в нашем веке говорил, что в каждой такой попытке явственно заметны следы «печального расщепления естествознания». Того самого расщепления, что в наши дни заходит все дальше по пути дробления науки. Геологи раз»ых специальностей, биологи, тоже разных специальностей и школ, не смогли создать ничего нового в решении проблемы рифов, что превосходило бы универсальный эволюционистский метод Дарвина.

Начал он с того, что вместе с капитаном Фиц Роем «произвел лотом множество тщательных промеров глубины на внешней, крутой стороне атолла Киллинг». Вместе с лотом на глубину уходили привязанные к нему куски сала. И сразу же обнаружилось заблуждение Шамиссо: отпечатки
живых кораллов на сале шли лишь до глубины тридцати фатомов (около пятидесяти шести метров). Глубже к салу приставал только чистый мертвый коралловый песок. То же было и на всех других атоллах. Выходило, сотни подводных гор, как нарочно, дорастали до строго определенной глубины — чуть не доходя до поверхности океана, чтобы дать атоллам возможность дальше расти самим и удивлять исследователей своей многочисленностью и кольцеобразностью.
Конечно, так могло быть иногда. «Риф, развивающийся на обособленной банке,— пишет Дарвин,— стремился бы принять атолловидное строение... я полагаю, некоторые такие рифы существуют в Вест-Индии».

Некоторые виды кораллов действительно могут жить на большой глубине, но это не рифообразующие виды, рифов они строить все же не могут. Впрочем, продвинувшись в понимании истинной природы кораллов дальше всех своих предшественников, Шамиссо не настаивает на окончательности своей теории. Он видел миг из многотысячелетней истории рифов и чувствовал ограниченность своего взгляда во времени. «Тщательное сравнение состояния какого-либо рифа в различные времена, как, например, по прошествии полувека,— пишет он,— способствовало бы объяснению разных предметов Естественной Истории».
Вот мы и дошли наконец до главного различия в методе неэволюциониста Шамиссо и эволюциониста Дарвина. Дарвин не хотел ждать пятьдесят лет, чтобы увидеть развитие атолла во времени.

Чтобы оградить от ярости прибоя хрупких своих собратьев, наиболее «героические» коралловые полипы инстинктивно строят на подводной отмели кольцевой вал — защиту, «жертвуя», таким образом, собой во имя общего дела. Можно понять эту твердую веру в целесообразность природных явлений у натуралиста, знающего о распределении труда у пчел и муравьев, привыкшего уже говорить о назначении того или иного органа у животного и растения. В те времена были широко распространены телеологические взгляды на природу: даже видные ученые иногда объявляли причиной тех или иных удивительных явлений «стремление природы» к достижению какого-то результата. Видимая целесообразность превращалась в целеустремленность, в «волевые усилия» животных, растений, их сообществ. Но для разгадки тайны коралловых атоллов рассуждения об «инстинктивной» целесообразности не подходили, и Шамиссо это понимал.

На второе место после «Происхождения видов» по значению, по той мощи интеллекта, что так поражает в работах Ч. Дарвина, ученые ставят произведение вовсе не биологическое. Эта работа — «Коралловые рифы» — в основном географо-геологического содержания, и она принесла Ч. Дарвину славу задолго до «Происхождения видов». Сам Ч. Дарвин, очень скромный человек, находивший у себя «только средние» способности, довольно высоко оценивает этот свой труд «За исключением коралловых рифов я не могу припомнить ни одной первоначальной гипотезы, которую через некоторое время не пришлось бы бросить или сильно изменить». И здесь, на этом скорее геологическом, чем биологическом, примере мы можем сравнить научный метод Дарвина и талантливого недарвиниста Шамиссо.

«Рюрик» шел теми самыми местами, по которым вздыхал герой и во многом двойник Шамиссо — Петер Шлемиль. Сидя на одном из утесов Индокитая, Шлемиль заливался горючими слезами, глядя в сторону Тихого океана, ибо силы его семимильных сапог не хватало на преодоление великой водной глади, отделяющей от континента россыпь чудесных островов, коралловых рифов и атоллов. Шлемиль в сказке познал сказочный живой мир своего сада — Земли, его открытие, по сказке, затмило все содеянное великим инвентаризатором природы — К. Линнеем. У Шамиссо были теперь свои чудо-сапоги—«Рюрик», и он плыл там, куда не мог попасть даже Шлемиль. XIX век, век торжества науки, только начинался, и Шамиссо как будто мог рассчитывать на то, чтобы прославить свое научное имя на века. Но судьба распорядилась иначе. И даже мой друг-эрудит ничего не знал о Шамиссо-биологе.
Как происходят открытия? Какие законы управляют научным процессом?

...Родители увезли четырехлетнего Людовика Карла-Адальберта Шамиссо де Бонкура из родового замка, спасаясь от французской революции. Молодым офицером француз Шамиссо не без отвращения участвовал в войне против родной страны, но скоро порвал с эмигрантской партией. Он не пожелал возвратиться на родину ни после «прощения», дарованного дворянам Наполеоном, ни после реставрации Бурбонов. Он стал немецким ученым и немецким писателем. Прошло это не безболезненно: свидетельство душевных метаний молодого изгнанника — удивительнейшая сказка о Петере Шлемиле, человеке, потерявшем тень. Сказка быстро принесла славу А. Шамиссо и возбудила всевозможные гадания насчет того, что бы она могла значить.
Петер, лишенный тени, нигде не может найти себе покоя — он везде чужой. Сказка по существу не имеет развязки. Человек, потерявший тень, вознагражден тем, что находит сапоги-скороходы, открывающие ему мир, который надо исследовать.

Физические наблюдения возлагаются на Вас и на Естествоиспытателя... Если я и почитаю возможным, чтобы кто-либо мог сравниться с Гумбольдтом, но тем не менее пример сего достопамятного мужа служит сильным поощрением, доказывая на самом деле, сколь много совершить может один человек, который, одарен будучи счастливым сложением, вместе с тем соединяет столь благородную склонность к добру.
С. Крузенштерн. Капитан-командор Флота Российского.
Из инструкции, данной О Коцебу, командиру брига «Рюрик», и А фон Шамиссо, естествоиспытателю экспедиции для отыскания северо-восточного прохода, год 1815 Дарвин является основателем современной геологии наряду с Ляйелем. Академик Н. С. Шатскиц,
Однажды я спросил своего приятеля, необычайного эрудита, что он знает о Шамиссо. Приятель строго посмотрел на меня

В то время как другие банки (большинство кредитных институтов Германии еще находилось в руках отдельных банкиров, хотя уже существовали банки в виде акционерных обществ) располагались, по выражению «Ди вельт», в «римских дворцах», «Немецкий банк» ютился в первом этаже ветхого дома постройки XVIII в. на Французской улице в Берлине.
Это не смутило энергичных членов правления банка; они действуют с невозмутимостью цезарей. Особенно отличается этим качеством Георг Сименс, генеральный директор банка.
«Поклонник всего английского, Георг Сименс,— пишет видный западногерманский экономист Курт Прицколейт в книге «Боссы, банки, биржи» (Мюнхен, 1954),— заимствовал в своей деятельности методы британского империализма». Это значило, что Сименс был не очень-то разборчив в средствах, но зато ценил хороший вкус и респектабельность. Отец Георга, Иоганн Сименс, был советником юстиции.

1870 год. Через несколько месяцев завершится объединение Германии под главенством Пруссии. С побежденной Франции будет взыскана 5-миллиардная контрибуция. Бурными темпами развивается промышленность. «Пробужденное» немецкое национальное чувство используется для извлечения новых прибылей. Наступает эра спекуляции и грюндерства, эра акционерных обществ. Только за четыре года — с 1870 по 1874-й — в Германии возникло 857 ак-ционерных обществ с совокупным капиталом в 3306 млн. марок. Множество мелких капиталов объединялись в немногие крупные. Пройдет несколько лет, и из чрева акционерных предприятий выползут тиссены, сименсы, появится тень зловещей «ИГ Фарбениндустри». Эти монополии будут становым хребтом германского империализма, который уже вожделенно смотрит на чужие территории.
События развиваются своим чередом. Создание акционерных обществ еще больше подстегивает концентрацию производства и капитала. Появляются крупнейшие коммерческие акционерные банки. Им суждено заменить маломощные частные банкирские дома.