Один из кордованских калифов, Хаккам, отнял землю у бедной женщины и присоединил ее к своему обширному саду. Женщина рассказала о своем деле знаменитому мудрецу, судье Беширу, который и придумал способ усовестить калифа. Однажды, когда Хаккам, окруженный блестящею свитою, сидел как раз в той беседке, которая была выстроена на отнятой у женщины земле, перед ним появился на своем осле Бешир, державший в руках пустой мешок. Удивленный калиф спросил его, что ему надо. “Повелитель правоверных, - воззвал к нему Бешир, - я прибыл просить у тебя позволения наполнить этот мешок землею, которою ты в настоящую минуту попираешь своими ногами”. Хаккам позволил ему сделать это, и кади насыпал земли в свой мешок. Когда мешок был полон, он поставил его на землю, подошел к калифу и просил его о новой милости - помочь ему нагрузить этот мешок на осла.

Знаменитый восточный воитель Амру был большой лакомка. В походах его всегда сопровождали повара и кухня, для погрузки которой требовалось триста верблюдов. Однажды после несчастливой битвы он попал в плен. Около него стоял и его неизменный походный спутник, повар. Амру обратился к нему с просьбою дать что-нибудь закусить. А у повара оставался только кусок мяса да котел. Он положил мясо в котел, поставил его на огонь и отошел, чтобы поискать и принести еще чего-нибудь для стола своего повелителя. Как только повар отошел от котла, к нему подбежала собака, всунула голову в котел и схватила мясо. Но в эту минуту ручка котла упала и угодила как раз на шею собаке; та сделала несколько отчаянных попыток сбросить с шеи это бремя, но это ей не удалось, а между тем. на нее уже кричали люди, и перепуганный насмерть пес пустился улепетывать со всех ног, унося у себя на шее котел с обедом Амру.

Сногсшибательную карьеру сделал один читатель ежедневной газеты, написав в редакцию письмо о протекающих у него в доме радиаторах парового отопления. Автор письма не обратил внимания на тот факт, что его пишущая машинка не выбивала некоторых букв, Благодаря этому письмо было принято в редакции за литературное произведение молодого поэта, и его напечатали в воскресном приложении. Расхваленный критиками, новый поэт пошарил в ящиках письменного стола и теперь на той же самой пишущей машинке перерабатывает для постановки в театрах годовой комплект счетов домоуправления. Специалисты предсказывают, что пьеса будет името огромный успех у актеров, так как пишущая машинка не выбивает именно те буквы, которые труднее всего выговаривать.

Принимая во внимание, что репертуар детских театров очень слаб, дирекция театра «Куколка» поставила вопрос об устройстве в своем здании вертящихся дверей. Таким образом маленьким зрителям будет обеспечено развлечение хотя бы при входе и выходе.

Один поэт спросил скупца: «Почему ты не пригласил меня к себе на обед?» Скряга ответил ему: «Потому что ты ешь с чрезмерным аппетитом и слишком поспешно глотаешь. Едва надкусив один кусок, ты уже готов приняться за другой». Поэт сказал ему: «А чего бы ты хотел от меня? Чтобы я, проглотив кусок, поднимался, преклонял перед тобой колено, а потом принимался за другой?»

Один жадина со своей женой ели хлеб, и пришел к ним гость. Они сказали гостю: «Располагай нами». Он ответил: «Я совсем погибаю от голода». Услышав
эти слова, скупец сказал жене: «Непонятно. То ли он уже насытился, то ли он вообще погибает, но не умеет грамотно выразить своих желаний. Не будем настаивать, а то как бы он не переел и не было бы из-за нашего угощения беды».

Один франкский купец собирался поехать в Китай морем. Подошел к нему старик и попросил взять с собой на корабль кусок свинца весом в девять литр. Он попросил продать его в Китае, купить за эту цену что-нибудь, что там продается, и привезти ему. Купец согласился выполнить эту просьбу. Когда он прибыл в Китай, к нему подошел один человек и спросил, есть ли у него свинец. И ответил он, что у него есть немного. И продал он этот свинец за 130 динаров, на эти деньги купил шелк и вернулся обратно. Человек, купивший у него свинец, тоже оказался на этом же корабле. Он стал спрашивать у купца, кто дал ему свинец. Купец описал ему старика. Тогда человек сказал: «Этот старик — мой дядя, который скверно со мной обошелся. Из-за него я и покинул свою страну. Теперь я расскажу тебе историю этого свинца, так как я больше ничего не боюсь.

Известный южноафриканский специалист по пересадке сердца профессор Кристиан Барнард читал цикл популярных лекций в ряде городов Южной Африки. Его шофер, смышленый и достаточно образованный парень, сидя в зале, всякий раз очень внимательно слушал своего патрона — все, что он говорил на лекциях, знал наизусть. Заметив это, Барнард как-то решил пошутить и попросил шофера прочитать очередную лекцию вместо него.
В этот вечер профессор Барнард, облаченный в форменную одежду шофера, сидел в зале среди слушателей, а его шофер делал доклад и отвечал на разнообразные вопросы слушателей. Но, как всегда бывает, нашлась все-таки одна слушательница, которая задала ему весьма каверзный вопрос, на который докладчик затруднился ответить. Однако находчивый «лектор» не растерялся.
— Прошу меня извинить, мадам, — сказал он, — но я немного устал. На ваш впорос я попрошу ответить моего шофера.

Шоу был приглашен как-то в один богатый дом. Не успел он войти в гостиную, как дочь хозяина дома села за рояль и принялась играть какую-то салонную пьеску.
— Вы, кажется, любите музыку? — спросил его хозяин дома.
— Конечно, — ответил Шоу, — но пусть это не мешает вашей дочери музицировать.
Однажды во время беседы о достижениях современной техники Шоу сказал:
— Теперь, когда мы уже научились летать по воздуху, как птицы, плавать под водой, как рыбы, нам не хватает только одного: научиться жить на земле, как люди.

Английский драматург Ричард Шеридан как-то позволил себе в одной из своих пьес резко отозваться о деятельности парламента. В наказание за это его заставили явиться в парламент, встать на колени и принести публичные извинения. Шеридан исполнил этот приговор, но, поднимаясь с пола и отряхивая платком одежду, воскликнул:
— Боже, какая здесь грязь!
Английский писатель-фантаст Герберт Уэллс начал свою литературную карьеру без особого успеха. Он и его друг основали еженедельник, у которого было только четыре подписчика.
Как-то друзья увидели в окно похоронную процессию. Взволнованный Уэллс сказал своему другу:
— Только бы это был не наш подписчик.

Однажды перед папой Бенедиктом XIV предстал какой-то монах и, заливаясь слезами и рыдая, долго не мог вымолвить ни слова.
- В чем дело? - спросил его папа.
- Мне было откровение, - сообщил монах среди своих рыданий, - о том, что народился Антихрист.
- Сколько же ему теперь лет?
- Года три или четыре.
- Так чего же ты плачешь? Покуда он вырастет, мы с тобой умрем. Ведь не нам с ним возиться!
Папе Клименту XIV его садовник преподнес корзину с роскошными плодами. Папа понимал, что садовник имел в виду в ответ получить награду, вынул из кармана пук индульгенций in articulo morsit (отпущение грехов умирающему) и сказал ему:
- Твое внимание ко мне заслуживает награды. Вот тебе награда, самая ценная для человека; с этим ты умрешь как подобает.

Во время предсмертной болезни Тютчева император Александр II, до сих пор никогда не бывавший у него, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он смутился и заметил:
— Будет крайне неделикатно, если я умру на другой день после царского посещения.
И. С. Тургенев при случае не стеснялся чином и званием людей, которые обходились с ним невежливо. Так, однажды где-то на вечере, чрезвычайно многолюдном, Иван Сергеевич с великим трудом нашел себе в углу столик и немедленно за ним расположился, чтоб закусить. Но такая же участь постигла еще некоего маститого генерала. Он тоже безуспешно слонялся из угла в угол, отыскивая себе место. Но для него уже ровно ничего не осталось. В раздражении подошел он к сидевшему отдельно в уголке Тургеневу, в полной уверенности, что штатский испугается генерала, да еще сердитого, и уступит ему место. Но Тургенев сидел, не обращая внимания на стоявшего перед ним с тарелкой генерала.

Однажды в газетке, издающейся в одном из маленьких провинциальных городков, были напечатаны следующие строки: “Приглашаю бакалейщика, который вчера продал мне десять фунтов сахарного песку, в котором оказался примешанным один фунт алебастра, немедленно прислать мне в редакцию этой газеты взамен этого алебастра фунт чистого сахарного песку, в противном случае имя и адрес этого бакалейщика будут опубликованы в газете”. На другой же день в редакцию доставили не один фунт, а целых двенадцать фунтов, превосходного сахарного песку. Все городские бакалейщики в одинаковой мере были испуганы угрозой разоблачения и поспешили задобрить изобличителя.
Один гасконец, лрибыв в Париж, прогуливался по городу с каким-то знакомым парижанином. Остановились около собора Богоматери и глазели на него. Вдруг гасконец, подняв руку кверху и указывая на шпиль собора, сказал: “Подивитесь, какое у меня тонкое зрение. Я ясно вижу муху, которая ходит по шпилю”. • “Ну, я не похвастаюсь таким острым зрением; но зато у меня слух уж наверно тоньше вашего. Представьте, я отчетливо слышу, как ваша муха на ходу шуршит лапками”.

Один из королевских мушкетеров, родом гасконец, однажды сделал такое порывистое движение, что у него шляпа слетела столовы. Кто-то из товарищей поддел шляпу на шпагу и подал ее, к великому огорчению владельца, который не мог сдержать свою досаду. “Лучше бы ты проткнул насквозь мое тело, чем мою шляпу!” - укорял он товарища. Король, в присутствии которого произошла эта сцена, спросил у гасконца, почему он предпочитает, чтобы проткнули лучше его самого, чем его шляпу. “Потому, государь, - отвечал гасконец, - что у моего хирурга я еще пользуюсь добрым кредитом, а у шляпника давно уже утратил всякий кредит!”
Какой-то гасконец, надевая перед боем военные доспехи, видимо, весь дрожал и на насмешливые замечания товарищей отвечал: “Что же тут удивительного, если мое тело дрожит заранее, предчувствуя каким опасностям его подвергнет моя безграничная отвага!”
В какой-то компании однажды хвалили двух офицеров за храбрость. “Нечего удивляться! - сурово заметил присутствовавший при этом гасконец. - Один из них гасконец, ну, а другой хоть и не гасконец, а стоит того, чтобы им быть!”

Гасконца приговорили к смертной казни. Он сейчас же послал за цирюльником. “Зачем он вам?” - спрашивали его. “Я никогда в жизни не пускал себе крови, - отвечал гасконец,
- а говорят, что первое кровопускание спасает от смерти”.
Гасконец, впервые прибывший в Париж, пожелал видеть дворцы - Тюильри, Лувр. Увидя Лувр, он вскричал: “Вот превосходное здание! И как много оно мне напоминает; я точно вижу перед собой заднюю сторону конюшен в замке моего отца!”
За дочерью богатейшего банкира-еврея ухаживал какой-то блестящий офицер, но успеха не имел ни малейшего, и барышня даже очень бесцеремонно зевнула, слушая его любезности. Это взорвало офицера и он не удержался, и сказал ей обычную в таких случаях дерзость: боюсь, дескать, что вы меня скушаете, сударыня. “Что вы говорите! - возразила остроумная миллионерша. - Ведь я жидовка, разве мне можно кушать свинину!”

Стремясь осадить гордых панов, граф Дмитрий Гаврилович Бибиков стал запрещать ездить четверней и шестерней. Однажды спесивый князь Ч-ский приехал к Бибикову с визитом умышленно на шестерке цугом с невозможно пышными жокеями, гайдуками и т. п. Бибиков, чтобы его проучить, заставил его прождать в приемной около получаса. Когда Бибиков наконец появился, гордый пан с язвительной улыбкой произнес:
— Мой визит длился так долго, что не смею больше обременять своим присутствием ваше превосходительство.
На это Бибиков спокойно и вежливо отвечал:
— Не смею задерживать пи вас, ни вашу шестерку.
Бибиков терпеть не мог неразборчивых подписей на официальных бумагах.
«Душа человека сказывается в его подписи», — говаривал он и, подписываясь четко, требовал того же от своих подчиненных, преследовал их нещадно за «крючкотворство». Однажды Бибикову подали какой-то рапорт одного из чиновников края. Вместо подписи исправника виднелся какой-то чрезвычайно художественный крючок. Бибиков нахмурился.

Как только строгая табличка возвещала обед, коллектив магазина N3 44 стекался в подсобку. Под уютный посвист чайника говорили о сокровенном.
— Собачья работа,— усевшись на ящике с макаронами, сетовала товаровед Лекалова.— Возьмем гастроном... Телятинка, салями, осетровые: не торговля — праздник! А что возьмешь с нашей постылой бакалеи? Конфетки-бараночки... тьфу! Если бы не чай...
— Да уж, чай,— вздыхали коллеги.— В смысле сосудорасширения он, конечно, ничего, сойдет. Но в универмаге все-таки интересней. В универмаге прекрасно все: и одежда, и обувь...
— Вино — воды — вот самое милое дело!—залпом осушая пиалу с чаем, возражал подсобник Тархунов.— В этом чае разве тонус!
— Разве аромат! Вот в парфюмерии — там букет так букет! — Но кривили, кривили душой люди в синих фирменных халатах, сетуя на скудную долю бакалейщика. Потому что чай... О, чай в тамошних знойных краях почитаем не меньше, чем в слякотном Альбионе.