Маленький мальчик, гуляя с отцом, встречает стадо коров.
— Не бойся,— говорит отец,— это коровы. Ты часто ешь их мясо.
— Да, но эти коровы не вареные.



Учитель пишет на доске химическую формулу и спрашивает ученика:
— Что это за формула?
— М-м, она вертится у меня на языке.
— Тогда выплюньте ее немедленно, это соляная кислота.


Сын долго наблюдал, как его семидесятилетний отец колол дрова, и сказал:
— До чего ж мне вас жалко, папа. Вы так устали, что с вас пот градом льет. Я бы на вашем месте взял полотенце н утерся.

Двухэтажный автобус налетел на фонарный столб.
- Как это вы ухитрились? - спрашивает полисмен у шофера.
- А я проверял билеты на втором этаже...


Автобус битком набит пассажирами. Один мужчина стоит на подножке и говорит:
- Товарищи, потеснитесь. Иначе по головам пойду!
Лысый мужик отвечает ему, поглаживая лысину мокрой ладошкой:
- Да чтоб ты поскользнулся!


В автобусе:
- Друг, какая это остановка?
- "Базар".
- A-а! Ну, я дальше поеду, мне до рынка надо.

- Моя машина расходует слишком много бензина, - говорит водительница мастеру.
Тот указывает ей на ручку акселератора, вытянутую до отказа, и спрашивает:
- А вы знаете, для чего она служит?
- Как для чего? Чтобы вешать на нее мою сумочку.


Какой-то мужчина был сбит грузовиком. Осмотрев его, врач заявил, что он мертв. Услыхав слово "мертв", мужчина приподнялся и закричал:
- Какой же я мертвый, я живой!
-Ш -ш... - стала успокаивать его жена, - ложись, доктору лучше знать!
- Это спидометр? - спросила она, постукивая пальчиком по прибору.
- Да, дорогая, - ответил я нежным голосом.
- А здесь включаются фары? - продолжала интересоваться она.
- Да, милая, - отвечал я еще нежнее.
- А вот это зажигание, правда, милый?
- Да, моя хорошая, - и я снял ногу с педали газа, потому что к переезду подходил курьерский поезд.
- А это что за забавная педаль? - спросила она, с силой нажав на нее своей маленькой ножкой.
- Это, любовь моя, ворота в рай, - ответил я мягким ангельским голосом, подобрал золотую арфу и умчался на небеса.

Транспарант, существовавший на шоссе во Франции: "Если вы поедете медленно, то увидите наше село - оно очень красивое. Если вы поедете быстро, то увидите нашу тюрьму - она очень сыра".


Надпись на щите возле одного из опасных перекрестков дороги: "Здесь мистер Тарбер имел право первоочередности проезда.
Он был уверен, что имеет это право, и поэтому не уступил. И на самом деле был прав. Боже, будь милостив к его душе!"


На обочине дороги рекламные щиты конкурирующих фирм. "Наши автомобили развивают скорость более 100 миль в час!" - сообщает первая реклама. "А мы не спешим с доставкой наших покупателей на тот свет!" - с усмешкой вещает транспарант рядом.

Мужчина пробует прокомпостировать талончик, но безуспешно. Женщина спереди него:
- Мужчина, вы уже третью остановку на мне лежите, а засунуть не можете.
Мужчина отвечает:
- Я же не виноват, что он сморщился.
- Вы не скажите, когда мне нужно сойти, чтобы попасть на Дерибасовскую улицу?
- Следите за мной и выходите на одну остановку раньше.


Москва. Переполненный троллейбус. У компостера, прижавшись к нему спиной, стоит девушка. Парень передает ей билетик:
- Пробейте пожалуйста.
- Да вы знаете, мне неудобно задом.
- Мне ваще-то лучше бы компостером...

ВОПРОС: Ваше самое сильное впечатление от Голландии?
ОТВЕТ: Вот представьте: мы сидим за столиком на берегу залива в рыбацком поселке, пьем голландское пиво...
В: Хорошее пиво-то?
О: Плохого голландского пива не бывает. Вы не перебивайте, пожалуйста. Итак, сидим, а рядом примостилась голландская кошка, трудится над голландской свежей рыбкой. Неведомо откуда появляется жизнерадостный голландский кабыздох, белый и пушистый. Он дружелюбно кружит вокруг кошки, желая разделить с ней трапезу. Та, эгоистка, выставив локти, методично поворачивается к попрошайке спиной. Озадаченный холодным приемом, песик минуту думает, потом решительно поднимает ногу и окропляет скупердяйку. После чего весело убегает.
Я подумал: наши, советские, собаки так не поступают.
В: А вы не подумали, что государство, посылая вас в командировку, зря только тратило дефицитную валюту? Ничего себе впечатление...
О: А вы ждете обычного скулежа о том, что у них в магазинах, ах, вы представить не в силах, есть всё-всё, что вам хочется и чего не хочется? Сколько же можно травить нашего потребителя? А я вот считаю, что при всем ихнем изобилии голландцы, выигрывая материально, проигрывают морально.

Оказывается, смелость и благородство — эти прекраснейшие качества человеческой души — не всегда совместимы. Если, допустим, человек желает проявить смелость, ему не обязательно удается быть при этом благородным.
Разумеется, все зависит от обстоятельств. Я тут кое-чего расскажу, а вы уж сами делайте выводы.
Начнем с Эскулапова Алексея Сергеевича. Летним вечером в помещении Приозерского отделения Союза художников творческий коллектив пил за одного уходящего, как принято говорить, на заслуженный отдых коллегу. Тут-то Эскулапов и совершил свой смелый поступок. На глазах у собратьев по творческим поискам он бесстрашно напал на секретаря худфонда Катю, типичную представительницу прекрасного пола. Повод был основательный: Катя в ответ на недвусмысленные домогательства Эскулапова наградила его пощечиной. Возмущенный живописец гремя точными ударами сбил Катю с ног. И, в последний раз опрокинув рюмку за уходящего на заслуженный отдых собрата, покинул помещение.
Если в действиях молодого художника сквозила смелость в отрыве от благородства, то благородство в отрыве от смелости оказалось уделом Льва Антоновича Буклеева, председателя отделения Союза художников.

Вечером по телевизору он смотрел фильм о бюрократах. Они ездили в черных «Волгах», в конспиративных саунах пили взяточный коньяк и принимали вредные управленческие решения. Утром, в метро, он прочел статью о бюрократах. Они протирали штаны в кабинетах, пили чай с сушками и никаких решений не принимали. Сидевший рядом гражданин разглядывал карикатуру в журнале. На ней был изображен бюрократ в пыльных нарукавниках, уныло перекладывающий бумажки из одной гигантской стопы в другую.
Наш герой нарукавников не носил. Чай пил только в неслужебное время, а коньяк — по праздникам, отстояв в километровой очереди и расплатившись своими кровными. «Волги» и сауны ему не снились даже во сне. Потому что снились ему твердо налаженная отчетность и квартальная премия в размере восьми процентов от установленного должностного оклада.
За этот оклад он ежедневно от девяти до восемнадцати раскалял пылающим ухом телефонную трубку, исписывал килограмм исходящих и просматривал полтора кило входящих. Кроме не очень большого оклада и глубокого чувства удовлетворения, эта работа приносила ему иногда и разнокалиберные радости.

Ребенка Зимаев не хотел. Но он все равно родился, не спросив у него согласия. И как бы издеваясь над Зимаевым, по ночам включал свою сирену. Зимаев спросонья двигал ногой в спинку кровати, нащупывая тормоз. Одновременно он пытался нащупать на голой груди карман, а в нем водительские права. Наконец, врубившись и смекнув, чго воет не милицейская сирена, а его собственный сын, нехотя отрывал голову от подушки и в свете ночника всматривался в младенца.
— Не ребенок, а инспектор ГАИ,— сетовал Зимаев.— Скоро штрафовать начнет.
Когда сын немного подрос, у него появился свисток — подарил кто- то из гостей,— и он целыми днями свистел в него.
Зимаев работал продавцом магазина «Мужская одежда». Торговал он костюмами, зарплату имел скромную, что никак не соответствовало его образу жизни.
Свистки нервировали Зимаева, в голову лезла всякая чепуха: то газетная заметка под тошнотворным заголовком «И поделом!» — о продавце, который, как и Зимаев, извлекал выгоду из дефицита; то строки из письма бывшего сослуживца, отсиживающего срок: «А кормят здесь сытно, на завтрак и ужин каша (дают добавку), благодаря физическим нагрузкам бессонницей не страдаю».

Он вышел из дому прямо в бодрящее утро. И вдруг, будто его кто-то в сердце толкнул: между домом и галантерейным киоском на столбе горела лампочка!
Сергей Николаевич обошел вокруг столба три раза. Как раз под лампочкой, по иронии судьбы, висел жестяной призыв: «Уходя, гасите свет!»
«Ох, разгильдяи!» — грустно подумал Сергей Николаевич. И побежал к дворничихе Емельяновне, подметавшей брусчатку. Дворничиха на его сигнал почти не обратила внимания.
— Разве ж ты не видишь, милый? — спросила она.— Столб-то чей? Киоскерши!
Тут же высунувшись из окошка, киоскерша заявила, что ничего подобного, столб от жэка!
В свойственном женщинам бурном стиле обе стороны стали выяснять отношения, а Сергей Николаевич махнул на них рукой и отправился к участковому милиционеру Никишину.
А точка-то полыхала в полный накал!
— У вас что? — спросил Никишин.
— У меня ничего. Я к вам насчет лампочки.
Услышав про лампочку, участковый почему-то заскучал:
— Идите; идите, товарищ. Честное слово, хватает делов!
Сергей Николаевич понял, что ему придется потратить ещо
много невосстанавливающихся нервных клеток, но отступать уже было поздно.

Светает. Над вечным покоем вырисовываются угрюмые прямоугольники надгробий, кресты приветливо раскрывают объятия. Крытая автомашина «Мебель» подруливает к памятнику с надписью: «Светозараза Елизавета Карловна. 1879—1947. Незабвенной тете от скорбящих племянников». Из машины вылезает бригада дюжих молодцов. V одного в руках ломик.
— Осторожнее, не поцарапайте. Не копеечная вещь. Полированная,— вертится около них кладбищенский сторож Василий Мотыльков.
Вскоре надгробие сгружают у дома Мотылькова. Надпись залеплена газетой.
— Тумбочку под телевизор приобрел — разъясняет он выглядывающим из окон соседям.— Импортная. Не то малайская, не то костариканская. Под мрамор сделана. По последней моде,
— Где брали? — интересуются соседи
— В свободную продажу они не поступают,— выкручивается, Василий.— Знакомый устроил.
Памятник обосновывается в квартире Мотылькова. Он ставит на него телевизор «Рекорд» и обмывает приобретение в кругу друзей...

Все жалуются — засилье информации, коммуникации, телевидения — никакой личной жизни. А мне нравится. Пульс жизни слушаешь, дыхание планеты.
Слышу, что-то такое в Африке, в южной ее конечности. Значит, есть она, Африка эта, есть. И не только в учебнике географии или в книжке про Бармалея. Третьего дня в универмаге дубленки давали. По записи, ясное дело, но давали. Это радует.
Читаю: виновные наказаны. В другом, конечно, городе, но все равно приятно — наказывают. Заведующего сняли. Поделом! Хапуга привлечен. Жаль, один, но тоже как-то веселей. Водителю такси указано. Куда не знаю, но и на том спасибо.
Делегация выехала, для обмена опытом. Ездят, меняются. Молодцы! В театре премьера, приняли хорошо. Значит, кому-то повезло с билетами. Рад за вас! Новую модель выпустили. Наверняка кто-то купит. Новый дом сдают, в хорошем месте, соответствующей планировки.

А на следующее утро я встретил своего хмурого знакомца разгуливающим по городскому рынку. На ногах его поскрипывали новенькие зимние сапоги, произведенные на белый свет неким кооперативом с малозапоминающимся названием, а лицо выражало довольство человека, ухватившего за хвост птицу счастья. Он признался, что ему, конечно, жалко двадцати рублей, переплаченных кооператорам против государственной цены, зато тепло и не стыдно по улицам ходить.
Несмотря на ранний час и крепкий морозец, торговля шла куда веселей, чем в теплом Доме обуви. В шести наскоро сколоченных ларьках мы насчитали примерно двадцать разных моделей вполне справных на вид мужских и женских сапог. Обувь шла нарасхват, и я, с трудом узнав адрес кооператива, за продукцией которого стояла самая большая очередь, отправился туда выяснять объективные причины рыночного благополучия.
В тесной комнатенке покосившегося домика так называемой частной застройки сидели пятеро мужчин и тачали сапоги. Вопрос про объективные причины поверг их в крайнюю задумчивость. Наконец один из них, подняв вверх черный заскорузлый палец, произнес: «У нас, понимаешь, все причины субъективные. Вот, скажем, ты, извиняюсь, субъект, но без зимних сапог.

— Нуте-с, чем нас сегодня радуют газеты? — спросил меня сосед по лавочке.
— Есть информация о рождении в нашем зоопарке слона,— сказал я, аккуратно разглаживая газету по линии сгиба.
— А вы и развесили уши, словно новорожденный слоненок,— усмехнулся он.— ААзло ли чего напишут.
— Какие тут могут быть сомнения? — удивился я.— Раз сообщают, значит, родился.
— Вовсе не значит, наивный вы молодой человек,— сказал он, снисходительно дотронувшись до моей руки.— Умейте читать между строк.
Я еще раз пробежал глазами заметку и поинтересовался:
— У вас есть иные сведения? Вы разговаривали с директором зоопарка, и он опроверг сообщение газеты?
— В зоопарке я был лет десять назад,— признался он.— Не в зоопарке дело. Умейте мыслить. Анализировать. Сравнивать. Подытоживать. Умейте сомневаться.
— Хорошо, займемся анализом,— согласился я.— Положим, у слонихи не было беременности и, следовательно, слоненка не существует.
— Вот именно,— обрадовался он.— Слоненка не существует.
— Но возникает законный вопрос,— продолжал я.— Если слоненка нет, зачем писать о его рождении? Да еще с указанием точного веса и длины хобота. Не родился и не надо. Вполне можно обойтись без него.

Одно хозяйство было. Совхоз. «Грачеве — Горки» назывался. Через тире. Один паром в том хозяйстве имелся. Через реку. И через всю эту географию развраждовались два хозяйственника. Недавно. Вдруг. Вдрызг.
Оба они в этом хозяйстве работали. Один, имея фамилию Букаев, состоял в должности главного зоотехника, а другой с фамилией Мельников в должности директора над ним состоял. И что еще интересно: оба, извиняемся за мужицкое выражение, хозяйственными мужиками слыли.
И вот однажды случилось решение о разукрупнении iсовхоза «грачево— Горки» для дальнейшего, само собой, развития животноводства. Раздробить совхоз решили, разделить, размежевать... Надвое, одним словом. Два совхоза сделать, и чтоб одним верховодил Мельников, а другим — Букаев.
Но жизнь, она уж сроду такова, что по-настоящему безболезненно в ней размежевываются одни только амебы. Да и то неизвестно, так ли это.
В общем, так. Уж как, казалось бы, легко можно было поделить название «Грачево — Горки». «Грачево» одному отпочкованному хозяйству отдать, «Горки» — другому, а тире выбросить... Но нет, даже и тут трудности возникли, разнотолки, кривотолки... И в результате одному совхозу целиком досталось прежнее «Грачево — Горки», а другому—всего лишь «Лужайки», «Грачево — Горки» — хозяйству Букаева, всего лишь «Лужайки» — хозяйству Мельникова.