Юмор в прошлом.
Известный адвокат Коклэ ненавидел своего товарища по профессии Ленгэ и сочинил на его имя забавную шараду: мой первый слог - то, на чем вешают (Lin - лень, пряжа, из которой делают веревку); мой второй слог - тот, кто ведет на виселицу (guet - стража); а мое целое - тот, кого надлежит повесить -Linguet. Жалкий Дюпен, бывший президентом палаты депутатом во время переворота, совершенного Наполеоном III, и не оказавший узурпатору ни малейшего сопротивления, славился в свое время, как неистощимый остряк, и много раз заставлял палату в полном составе покатываться со смеху. Большинство его острот, впрочем, понятны лишь для хорошо знающих французский язык, потому что основаны на каламбурах, на игре словами. Так, по окончании одного из скучнейших заседаний палаты, он сказал: “Трибуну (т.е. ораторов палаты) можно сравнить охладезеы истишоддао ведре (но - seau ведро однозвучно с sot - дурак) спускается, другое поднимается, а истины все не видать”. В другой раз, в субботу, заседание вышло ужасно бурное. “Ну, господа, - вскричал председательствующий Дюпен, - сейчас видно, что сегодня у нас суббота - день шабаша!”
Как же это?
Однажды Сен-Жермен сказал королю Людовику XV: “Для того, чтобы знать и уважать людей, не надо быть ни духовником, ни министром, ни полицейским”. -”Ни королем”, - вставил король. Когда король Людовик XV бывал на охоте, с ним всегда был походный буфет, и полагалось, чтобы в этом буфете было 40 бутылок вина. Король почти никогда не пил этого вина; конечно, его выпивали другие. Но вот однажды случилось, что король почувствовал сильную жажду и попросил вина. Ему в смущении отвечали, что вина нет. “Как же это? Ведь полагается иметь в запасе 40 бутылок?” -спросил король. “Точно так, ваше величество, они и были, но все выпито”. - "Потрудитесь вперед брать сорок одну бутылку”, - распорядился король. При Людовике XV среди французской знати начал распространяться вкус ко всему английскому, и появилось в обращении выражение “l’anglais” (по-английски, в английском вкусе). Однажды около кареты короля ехал верхом герцог Омон и немилосердно обдавал короля грязью из-под копыт своего коня. “Герцог, -заметил ему король, - вы в меня брызгаете грязью” (vous me crottez). Герцогу же послышалось “trot- tez” (едете рысью), и он отвечал: “Точно так, государь, к l’anglais!”
Сколько членов у вас в Венеции в Совете Десяти?
Вокруг Людовика XV, человека в высшей степени распущенного, царил страшный разврат. Чуть ли не единственным светлым пятном на фоне тогдашней придворной знати был маршал Бриссак, человек весьма строгих нравов. Конечно, он был у всех бельмом на глазу и его не щадили; распространили, например, про него слух, что жена ему изменяет, хотя это была клевета. Поощряемые в особенности легкостью взглядов короля на нравственность, придворные однажды без церемонии, в глаза насмехались над Бриссаком и его семейным неблагополучием, чем, конечно, привели его в бешенство. Король имел жестокость вместе с другими смеяться над почтенным воином. “Ничего, Бриссак, - говорил он ему, -не сердитесь, не стоит того дело; с кем эта беда не случается?”, и т.п. “Государь, - отвечал ему маршал, - скажу, не хвастаясь, что обладаю мужеством всякого рода, но только не мужеством позора!”
Юмор в истории
Однажды, встретив у королевы ее престарелого чтеца, Монкрифа, Людовик XV сказал ему: “Знаете, Монкриф, есть люди, которые вам дают восемьдесят лет”. -’’Знаю, что дают, ваше величество, да я не беру”, - отвечал старик. Один из придворных Людовика XV, Ландсмат, человек весьма преклонного возраста, очень недолюбливал, когда его спрашивали о летах, и даже на прямые вопросы об этом самого короля давал уклончивые ответы. Король вздумал над ним подшутить, приказал доставить себе метрическую выписку о Ландсмате и однажды, неожиданно вынув ее из кармана, начал вслух читать ее Ландсмату. “Что это? -спросил смущенный старик. - Это, кажется, мое метрическое свидетельство?” ’’Как видите, Ландсмат”, - ответил король. “Государь, спрячьте его скорее! Король, на котором лежит забота о счастье двадцати пяти миллионов людей, не должен ни одного из них огорчать для собственного удовольствия”. После смерти г-жи Шатору король Людовик XV казался глубоко удрученным и выразил свою печаль довольно странной фразой: "Мне предстоит терпеть горе девяносто лет, потому что я уверен, что доживу до такого возраста”.
Чувство юмора-спасительный круг на волнах жизни...
Английский врач Абернети был мрачен, суров, а главное, ужасно молчалив и ценил в людях лаконизм превыше всех других доб-родетелей. Одна дама, знавшая это его свойство, будучи укушена собакой, пришла к нему за советом и молча протянула ему укушенную руку. Абернети осмотрел рану и затем между врачом и пациенткой произошел такой разговор: — Царапина? — спрашивает врач. — Укус. — Кошка? — Собака. — Сегодня? — Вчера. — Болит? — Нет. Доктор пришел в такой восторг от этой пациентки, что почти обнял ее. Он не любил также, когда его беспокоили по ночам. Один раз он только что вернулся с ночного визита и улегся в постель, как опять раздался звонок и чей-то встревоженный голос требовал немедленно доктора.
Юмор — это спасительный круг на волнах жизни. В. Раабе.
В 1672 году Людовик XIV стоял под стенами Амстердама, обложив город кругом. Жители были в отчаянии, они порешили, что пришел конец не только их городу, по и всей Голландской республике. Городские власти собрались на последнее совещание, на котором и постановили — сдать город французскому королю и поднести ему городские ключи. Когда отбирали голоса и уже обошли всех, заметили старичка-бургомистра, который мирно почивал, убаюканный бурными прениями. Его, разумеется, растолкали с негодованием, и он, отряхнув сон, полюбопытствовал, на чем же порешили. — Постановили пойти и поднести французскому королю ключи. — А он их уже требовал? — спокойно осведомился старичок. — Нет еще, — отвечали ему. — Так с какой же стати ему их отдавать?.. Подождем, по крайней мере, когда он их потребует! Этот простой и мудрый совет, к счастью, был принят и спас город и республику.
Юмор — это спасительный круг на волнах жизни.
Один молодой начинающий композитор уговорил И. Дунаевского выслушать несколько его музыкальных произведений. Заманил к себе, долго мучил композитора своей музыкой, затем устроены были посиделки, и все это время Дунаевский ни словом не обмолвился о том впечатлении, которое произвело на него творчество начинающего коллеги. А когда вечер закончился и Дунаевский, попрощавшись, отправился в прихожую, тот догнал его и спросил: — Почему вы ничего не говорили о моем творчестве? — Но ведь и вы ничего не сказали своей музыкой, — ответил Дунаевский и покинул гостеприимный дом. Однажды во время спектакля «Большевики» с Е. Евстигнеевым, который играл роль Луначарского, случился забавный казус. Луначарский должен был выйти из комнаты, где лежал раненый Ленин и сказать: «У Ленина лоб желтый...» Евстигнеев выходит на сцену и произносит: — У Ленина жоп желтый! Как-то раз Евстигнеев встретился в буфете с актером Павловым за стопкой коньяку. — Ты знаешь, — похвастался Павлов, — однажды я так здорово сыграл одну трагическую роль, что рыдала вся съемочная группа.
Это занимательно и интересно...
Великий князь Михаил Павлович писал до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писем его нельзя было прочитать. А.П. Ермолов, находившийся в постоянной переписке с ним, часто говорил ему об этом. Раз они не виделись четыре месяца, и в течение этого времени Ермолов получил от великого князя несколько писем. При свидании великий князь спросил его: — Ну что, ты разобрал мои письма? Ермолов отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее. — Так принеси их, я прочту тебе, — оказал великий князь. Ермолов принес письма; но великий князь, как ни старался, сам не мог разобрать того, что написал. Великий князь Михаил Павлович строго взыскивал за нарушение дисциплины и не терпел малейшей небрежности в одежде солдат и офицеров. Однажды, проезжая мимо семеновских казарм, он видит пьяненького, расстегнутого, растрепанного солдата, пробиравшегося домой. Великий князь вспылил и что-то крикнул ему. Хотя был уже вечер, но солдат разом признал Михаила Павловича. От грозной неожиданной встречи он моментально протрезвел и, боясь ответственности, улизнул в казармы.
ЭСТАФЕТА.
На днях звонит мне Юрка Гольский, мой школьный дружок, и зовет на вечер встречи бывших выпускников нашей школы. А я мнусь и учащенно дышу в трубку. С одной стороны, меня тянет повстречаться с одноклассниками, а с другой — пугает встреча с учителями, которым я в свое время здорово досадил. — Стоит ли будить в наших учителях печальные воспоминания?— нерешительно произнес я в трубку. Уговорил он все же меня. Купил я два десятка гвоздик и, прячась за Юркину спину, пересек школьный порог. — Кто это с тобой, Юра? — приглядываясь ко мне, спросила директор Мария Трофимовна. Борода, которую я отпустил в последние годы, скрыла мой острый подбородок и сделала меня неузнаваемым. — Как, вы не узнаете Владика Баркова? — удивился Юрка. Услышав мою фамилию, учителя настороженно вытянулись и, всмотревшись в меня, бросились врассыпную. — Куда же вы? — закричал им Юрка вдогонку.— Не пугайтесь — он уже совсем тихий. — Помнят еще Владика Баркова! — растрогался я.— Не забили. — Такие ученики не забываются,— с трудом выговорила Мария Трофимовна. Я стал разворачивать находившийся в моих руках сверток, и Мария Трофимовна насторожилась. — Напрасно беспокоитесь, Мария Трофимовна,— сказал я, улыбаясь,— у меня здесь не пьяная кошка. Я уже давно не спаиваю их валерьянкой. И протянул ей несколько гвоздик.
ЭСКАЛАЦИЯ ЛЮБВИ.
Иному молодому человеку влюбиться — раз плюнуть. Одни делают это ежемесячно, другие — еженедельно. Кое-кто набрасывает примерный план действий на короткий отрезок времени: «В субботу полюбить соседку по этажу К., предварительно разлюбив в пятницу З. На случай, если К. отпадет, оставить в резерве Н. (с короткой стрижкой)». Или с большей перспективой: «Завтра обратить внимание на кассиршу мясного магазина; следующая неделя—водитель троллейбуса № 22 (попросить книжечку, случайно обронить в кабине сорок копеечных монет, собирать их до конечной остановки); в доме отдыха признаться в любви трем (предпочтительнее из разных городов). Итого — пять». Не имеющие плана импровизируют, влюбляются по обстановке. Неравнодушие к объектам любви они выказывают и на эскалаторе метро и в очереди за картошкой. Кончается эскалатор — начинается эскалация любви. Кончается очередь — завязывается внеочередное знакомство. Я тоже решил полюбить. Все равно кого — не в этом корень. Но долго не знал, с чего начать. Опытом большим не обладал: любил один раз в жизни, да и то лет пять назад.
В Эпоху Возрождения.
При дворе Людовика XIV был один вельможа, чрезвычайно тщеславный, всеми мерами добивавшийся всяких почестей и отличий и, конечно, глубоко уверенный в себе, король знал его нрав и однажды жестоко подшутил над ним. “Вы знаете испанский язык?” - спросил он его совершенно неожиданно. Царедворец мгновенно вообразил, что король наметил его в испанские посланники; но испанского языка он не знал и должен был на вопрос короля ответить отрицательно. “Жаль”, -заметил король. Это “жаль” окончательно укрешую честолюбца. Он немедленно засел за испанскую грамматику, занимался с величайшим усердием и спустя некоторое время почтительно доложил королю, что теперь он хорошо знает испанский язык. “Вот это хорошо, - подхватил его король, - значит, вы теперь можете прочесть “Дон Кихота” в подлиннике”. Отпуская одного своего посланника, Людовик XIV говорил ему в напутствие: “Вот вам главное правило, которого вы должны держаться в исполнении возлагаемого на вас поручения: поступайте во всем прямо противоположно тому, что делал ваш предшественник”. -"Государь, - отвечает ему посол, - постараюсь вести себя так, чтобы вам не пришлось давать такого же наставления моему преемнику”.
Эпоха Возрождения
Когда королева Елизавета решила погубить Марию Стюарт, граф Лейстер употреблял все усилия, чтобы ее отговорить от этого намерения. Он указывал ей на крайне неприятное впечатление, какое может произвести подобная суровость на всех венценосцев Европы: они могут взглянуть на это, как на личную обиду. “Но я должна от нее отделаться, - кричала раздраженная королева, - как же мне иначе это сделать?” - “Очень просто, государыня, - отвечал ей хитрый и жестокий царедворец, - вы можете ее устранить, но с соблюдением внешнего благоприличия”. - “Что такое, какого благоприличия?” - недоумевала королева. “Ваше величество, вы можете послать к ней вместо палача аптекаря”. Незнаменитый ученый Амио, воспитатель Карла IX, был человек очень жадный до наград. Карл IX сделал его своим духовником, потом дал ему почетное и доходное аббатство, но Амио все был недоволен и просил Карла о какой-то еще новой милости. “Но, - напомнил ему Карл, - вы сами говорили, что удовольствовались бы доходом в тысячу экю, а теперь вы имеете уже гораздо больше”. - “Так, государь, - отве-чал Амио, - но вспомните нашу французскую пословицу: l’appetit vient en mangeant” (аппетит приходит во время еды). Знаменитый Томас Морус, готовясь взойти на эшафот, просил одного из присутствовавших при казни помочь ему подняться по ступеням.
Экзотическая корова.
Все-таки много примечательных существ обитает на земле. Взять хотя бы корову — чрезвычайно экзотическое животное. Мы, конечно, привыкли к ее облику и экзотичности не замечаем. Но отбросьте привычку и взгляните на корову свежим взглядом. Клянусь, вы поразитесь увиденным. Корова покажется вам куда оригинальнее какой-нибудь африканской диковинки. В городе Ветрянске часть окраинных жителей имеет коров. Другие держат злых сиамских кошек, самоуверенных пуделей, а эти — коров. Коровы привлекают их своим добродушием, спокойной величавостью, гордой осанкой. Ну и попутно привлекают их молокопродукты. А также нравится им сдавать мясо государству. Либо продавать его на рынке. Не без того. Но только самым мужественным горожанам под силу такое хобби. Поскольку корова не шифоньер. Ее не поставишь в горницу как недвижимое имущество. Она движется и мычит, желая заполнить пустоту в желудке. А желудок у нее как раз шифоньеркой емкости. В одиночку не загрузишь. Загружают, сплачиваясь в товарищества животноводов. В коллективах сподручнее защищать коровьи интересы. Хотя и с некоторыми трудностями.
Экзамен.
Для артиста каждое выступление, каждый концерт — своего рода экзамен. Принимаете этот экзамен вы, зрители. Поэтому вам должно быть понятно наше волнение: сегодня мы, а завтра — вы... Экзамены у нас сдают все. Когда советские люди осваивают земную и небесную целину, создают бригады коммунистического труда, отправляют в полет космические корабли — все это зачеты большого семилетнего экзамена на коммунизм. Есть экзамены менее серьезные, но тоже ответственные. Молодой парнишка-фрезеровщик мечтает: «Эх, мне бы только на техминимуме не провалиться, перейти из четвертого разряда в пятый!» Незадачливые строители, сдавшие дом раньше времени в эксплуатацию, мечтают: «Эх, только бы жильцы не провалились с пятого на четвертый!» Школьник повторяет каждой весной: «Эх, только бы не остаться в этом классе на второй год!» Футболисты, игравшие по классу «А», повторяют каждой осенью: «Эх, только бы остаться в этом классе на второй год!» Есть экзамены, которые мы сдаем ежедневно, сами того не замечая. Трамвай без кондуктора, театр без контролера, магазины без продавцов. Здесь мы экзаменуемся на доверие. Заходишь в булочную, сам берешь булку, платишь кассиру и уходишь. Даже не замечаешь, что продавца нет.
Игорь Федорович Стравинский
В 1917 году, когда шла первая мировая война, русский композитор Игорь Федорович Стравинский посетил Рим и Неаполь. Эта поездка была отмечена знакомством с Пабло Пикассо, с которым у него установилась тесная дружба. При возвращении композитора в Швейцарию таможенники, проверяя багаж, обнаружили странный на их взгляд документ. — Что это за рисунок? — спросил таможенник у Стравинского, рассматривая циркульные линии, углы и квадраты. — Мой портрет работы Пикассо. — Не может быть. Это план! — Да, план моего лица и ничего более. Тем не менее ретивые таможенники конфисковали рисунок, решив, что это замаскированный план какого-то стратегически важного сооружения. Будучи проездом в Нью-Йорке, Стравинский взял такси и с удивлением прочитал на табличке свою фамилию. — Вы не родственник композитора? — спросил он у шофера. — Разве есть композитор с такой фамилией? — удивился шофер. — Впервые слышу. Стравинский — фамилия владельца такси. Я же не имею ничего общего с музыкой. Моя фамилия — Пуччини.
|