Буду откровенным: до этого дня я носил в рюкзаке лишь грязное белье в прачечную. Поэтому о коварстве свиной тушенки я ничего не знал. Оказывается, в рюкзаке она превращается в свинцовую и ведет основательный переучет позвонков туриста.
На выходе из метро мой приятель Стаська (он и заманил меня в поход) помог снять рюкзак. Мы с трудом дотащили его до пригородных касс.
Здесь нас поджидали остальные члены туристской группы.
— Предлагаю съесть всю тушенку сейчас,— сказал я руководителю группы Мише.— Чтобы зоя не таскаться с ней.
— В холодном виде? — спросил он, скорчив гримасу.
— Можно и в холодном.,— ответил я.
— Интересное предложение,— сказал он.— Жаль, обсудить его некогда: объявлена посадка на электричку.
Стаська накинул на меня рюкзак. Я пригнулся к земле и, пропарывая головой воздух, двинулся вперед. Дважды терял из виду ориентир — Стаськины кеды—и натыкался на чьи-то животы. Стаська подбегал и разворачивал меня в нужном направлении.
— Что-то в желудке сделалось просторно,— пожаловался я, когда мы сошли с электрички.— Самое время перекусить.

Заколдованный круг.
Когда я не могу заснуть, я вспоминаю этот диалог, Впрочем, стоит мне его вспомнить — и я не могу заснуть. Все новые вопросы и ответы лезут в голову упорно, навязчиво...
— Где вы работаете?
— Я? Пишу.
— Как это пишете? Я спрашиваю: где вы работаете?
— Пишу. Для радио. Для телевидения. Для «Шпилек».
— Понятно. А где вы работаете?
— Дома.
— Где дома?
— У себя дома.
— Каждый из нас у себя дома что-нибудь делает. Я спрашиваю: где вы работаете? В какой организации?
— Ни в какой.
— Ни в какой? Это значит, что вы нигде не работаете.
— Нет. Я работаю.
— Где?
— Дома. Впрочем, не всегда. Иногда в пансионате, в горах. Иногда обдумываю что-нибудь на пляже. На пляже мне вообще неплохо работается. В кафе тоже.

Машина инспектора О’Кнелли вихрем неслась по сложному семиэтажному виадуку, переходящем в комфортабельный двенадцатиэтажный гараж с примыкающими станциями автосервиса и мойками. «Кэрол Флемминг энд Дик Халтурэйдт» — сверкали неоновые буквы по бакам виадука. Инспектор прибавил газу и зловеще усмехнулся: «Надо же, ее тоже зовут Кэрол, эту могучую блондинку с татуированным мизинцем и легковой моделью «Сенатор» с независимой пружинной поДвеокой всех колес, дисковыми тормозами с усилителем и (системой впрыска топлива с электронным управлением... Кто бы мог подумать, что тогда, на перекресте, делая левый поворот на стрелку, она выстрелит в «ФИАТ-ритмо», оснащенный за дополнительную плату широким ассортиментом оборудования: атермальными стеклами, подголовниками сидений, самонатягивающимися ремнями безопасности, кондиционером, автоматической трансмиссией, шинами увеличенного сечения,— она выстрелит и попадет водителю прямо в переносицу...»

Один господин привык каждый вечер ходить в гости к какой-то даме и соблюдал эту привычку лет двадцать подряд. После того он овдовел, и все его знакомые, зная его привязанность к этой даме, которую он постоянно посещал, советовали ему на ней жениться. “Нет, - отвечал он. - Это дело не подходящее. В мои годы трудно отстать от укоренившихся привычек. Я двадцать лет подряд хожу к ней и просиживаю у ней вечера. Коли я на ней женюсь, куда же мне ходить, где проводить вечера?”
Некий поэт в одно и то же время писал поэму и вел процесс о наследстве. Дело было сложное и запутанное, а между тем от благополучного решения зависела вся дальнейшая участь этого писателя; поэтому он, разумеется, не столько был занят своей поэмой, сколько своим процессом. Знакомые часто упрекали его в этом, говоря ему, что он, поэт, должен был бы всего больше заботиться о своей славе, о том; чтобы обессмертить свое имя в потомстве. “Все это прекрасно, -отвечал он, • но прежде чем думать о бессмертии, надо подумать о жизни и о том, как ее обеспечить”.

Некая особа, носившая имя Магдалины, вела сначала весьма рассеянную жизнь, но потом покаялась, остепенилась, вышла замуж. Но с тех пор доброе расположение покинуло ее навсегда:. Она была вечно скучна, грустна, имела вид существа, ничего не ждущего от жизни. Один остряк говорил про нее: “Вот Магдалина, которая, судя по всему, горько раскаивается в том, что раскаялась”.

У одного богатого человека была дочь, до такой степени некрасивая, что надо было сосредоточить в себе всю отеческую нежность к собственному детищу, чтобы любить ее. Но отец, как и подобало, очень ее любил, и, желая ее пристроить замуж, порешил выдать ее не иначе, как за слепого; Женихи, без сомнения, нашлись бы и зрячие, потому что невеста была страшно богата, но любящий отец хотел избавить свою дочку от того неизбежного отвращения, которое питал бы к ней всякий зрячий муж. И вот через несколько времени после свадьбы в ту местность, где жили молодые, заявился какой-то знаменитый окулист, который, по слухам, совершал, настоящие чудеса, делал зрячими слепорожденных. Многие начали тогда советовать богачу-тестю, чтобы он обратился к этому целителю и поручил ему своего слепого зятя, авось он его вылечит. “Никогда я этого не сделаю, - отвечал тесть.

Двое детей, мальчик и девочка, повздорили между собою, и мальчуган принялся изо всех сил колотить девчурку. “Молодец! - заметил кто-то из свидетелей этой сцены. - Подает надежды. Вырастет большой, хороший будет муж”.

Во время первого свидания с любовником молодая дама с жаром распространялась о добродетелях своего мужа и о том, как она нехорошо поступает, обманывая такого прекраснейшего человека.
- Опять вы о своем муже! - с нетерпением перебил ее кавалер.
- Да, легко вам говорить, а поставьте-ка себя на его место!
- Да я только этого и добиваюсь, - отвечал кавалер.

Муж умирал. Имея кое-какие причины сомневаться в верности своей супруги, он, чувствуя приближение смерти, говорил ей: “Ты видишь, я умираю. Признайся же мне теперь, перед смертью, откровенно, ведь ты мне изменяла?” Супруга на. некоторое время призадумалась и, наконец, в нерешительности проговорила: “Да... Хорошо, как умрешь, а если нет?”