Человек отличается от всех других созданий способностью смеяться. Д. Аддисон

umor-v-istorii
Какой-то хвастун и враль рассказывал Дюма, что он объехал весь свет и видал всякие чудеса и что он очень удивляется, как это ни один автор не упоминает о капусте, которую он видел где-то в Африке или Америке. Капуста эта, по его словам, была так колоссальна, что под тенью ее листа могли укрываться пятьдесят всадников, построенных в боевом порядке, и даже совершать военные действия. Как только он кончил свое повествование, Дюма принялся с самым серьезным и невозмутимым видом рассказывать, как, будучи в Японии, он видел большой котел, над изготовлением которого работали триста человек. Из них полтораста были внутри котла и полировали его.
— Но к чему же такой огромный котел, что в нем варить? — насмешливо возразил враль.
— Как что варить? — спокойно возразил Дюма. — А ваша капуста, о которой вы сейчас рассказали, в какой же другой котел она поместилась бы?
Французский писатель Виктор Гюго однажды отправился за границу.
— Чем вы занимаетесь? — спросил у него жандарм, заполняя специальную анкету.
— Пишу.
— Я спрашиваю, чем добываете средства к жизни? — уточнил свой вопрос пограничный страж.
— Пером.
— Так и запишем: «Гюго — торговец пером»,— сказал жандарм.
Один литературный критик явно бросал вызов Гюго, выступив в печати со статьей о нем, написанной на чрезвычайно низком уровне грамотности. Прочитав статью, Гюго ответил критику: «С радостью принимаю вашу перчатку и даю свое согласие на дуэль. Так как я— пострадавшая сторона, то право выбора оружия принадлежит мне. Я выбираю грамматику, и вы можете себя считать убитым на месте».
Патер Дебре однажды в постный день ел скоромное блюдо. Едва успел он проглотить две-три ложки, как служитель почтительно доложил ему:
— Сегодня постный день, ваше преподобие.
Патер мгновенно вознаградил его за это усердие пощечиной со словами:
— Дурак, ты выскочил со своим замечанием не вовремя. Надо было либо предупредить меня заранее, когда я еще не начинал есть, либо дать мне доесть. А теперь вышло ни то, ни се.
Какой-то человек на исповеди у аббата Дебре признался, что украл у своего соседа сто снопов пшеницы. Исповедник спросил его, совершал ли он кражу много раз, ведь трудно сразу утащить сотню снопов. Мужик разъяснил, что он ходил воровать четыре раза и каждый раз утаскивал по 20 снопов.
— Но ведь это выходит 80 снопов, а ты говоришь — 100?
— А я еще сегодня собираюсь утащить 20 снопов, так уж заодно и каюсь.
Молодая дама-католичка была на исповеди. Патер Дебре, задав несколько вопросов, заинтересовался ею и пожелал завести с ней знакомство. Поэтому он и обратился к даме с вопросом, как ее имя.
— Мое имя вовсе не грех, — отвечала дама. — Зачем же я буду вам его сказывать?
Ростовщик Дибук был очень опечален тем, что его доходы день ото дня уменьшаются. Он приписывал это тому, что в городе, где он жил, завелось слишком много ростовщиков, которые и отбивают у него хлеб. Он отправился к патеру Дебре, который славился как очень искусный и убедительный проповедник, и усердно просил его произнести слово против ростовщичества. Патер, хорошо знавший его, конечно, подумал, что старый скряга сам прежде других покаялся в своем ремесле, и начал его поздравлять и хвалить. Но ростовщик холодно остановил его.
— Вы совсем не так меня поняли, — сказал он. — Я прошу вас сказать проповедь потому, что у нас в городе развелось слишком много ростовщиков и это занятие перестало приносить доход. Ко мне, например, почти совсем перестали ходить. Я и думаю, что, если вы вашим словом проймете хорошенько ростовщиков и они все бросят дело, тогда опять весь народ повалит валом ко мне.
В 1854 году было полное солнечное затмение, видимое во Франции. Слух о нем заранее распространился по деревням и, как это часто бывало, возбудил чрезвычайные опасения среди народа. В одной деревне жители порешили, что 31 июля, в день, назначенный для затмения, наступит светопреставление, и все люди погибнут. Поэтому вся деревня от мала до велика кинулась к патеру Дебре исповедоваться. Злополучный священник не знал покоя ни днем ни ночью и совершенно выбился из сил. И вот чтобы успокоить своих взволнованных прихожан, он собрал их и сказал:
— Дети мои, не спешите, времени для исповеди всем хватит, потому что затмение отложено на две недели.
Мужичок исповедовался у патера Дебре. Пришел он на исповедь первый раз в жизни, и когда патер спросил его, какие за ним есть грехи, он начал без всякого порядка рассказывать один за другим разные случаи и приключения в своей жизни.
— Мне ничего этого не надо знать, — с нетерпением перебил его Дебре. — Я говорю тебе, чтобы ты сказал мне свои грехи.
— Почем я знаю, что грех, что не грех, — отвечал крестьянин. — Я человек неученый. Я рассказываю все, а вы уж сами выбирайте, что вам надо.
Какой-то молодой человек, редкостно тупоумный, должен был держать экзамен для поступления в духовное звание. Патер Дебре, желая позабавиться, задал ему вопрос:
— У Ноя было три сына: Сим, Хам и Иафет. Кто их отец?
Глупый малый был поставлен в тупик и совсем ничего не
ответил. Его, конечно, прогнали, и, вернувшись домой, он рассказал отцу о своем приключении.
— До чего ты глуп! — воскликнул отец. — Как же ты не мог этого сообразить? Ну, подумай сам. У нашего соседа мельника три сына: Пьер, Жан и Якоб. Кто их отец?
— Конечно, мельник! — вскричал сынок.
— Ну, понял теперь!
Сын вновь пошел на экзамен, и патер Дебре, предчувствуя новую забаву, задал ему тот же самый вопрос: кто был отец сыновей Ноя?
— Наш сосед мельник.
Патер Дебре ехал в карете по большой дороге, а навстречу ему попался воз, чем-то нагруженный, около которого шел молодой, очень плотный на вид деревенский парень. Кучер Дебре еще издали кричал ему, чтобы он посторонился, но парень спокойно вел воз, не сворачивая в сторону. Патер, слыша громкую брань своего кучера, высунулся из кареты и, посмотрев на здоровенного парня, сказал ему:
—¦ Друг мой, судя по наружности, ты, кажется, гораздо лучше упитан телесно, нежели духовно.
— Чего мудреного, святой отец, — отвечал умный парень. — Ведь телесно мы сами себя кормим, а духовную-то пищу от вас получаем.
Патер Дебре во время обеда протянул руку к блюду, не приняв в расчет, что блюдо было очень горячее, и, разумеется, сильно обжегся, при этом не мог удержаться и весьма энергично выбранился, употребляя выражения, в высшей степени неподобающие духовному сану. Один из его гостей сейчас же вынул карандаш и бумажку и начал записывать.
— Что это вы пишете? — спросил его патер.
— Я записываю на всякий случай ту молитву против ожогов, которую вы сейчас изволили произнести.
У ростовщика Дибука была дочь, до такой степени некрасивая, что надо было сосредоточить в себе всю отеческую нежность к собственному детищу, чтобы любить ее. Но отец, как и подобало, очень дочь любил и, желая пристроить замуж, порешил выдать ее не иначе как за слепого. Женихи, без сомнения, нашлись бы и зрячие, потому что невеста была страшно богата, но любящий отец хотел избавить свою дочку от того неизбежного отвращения, которое питал бы к ней всякий зрячий муж. И вот через некоторое время после свадьбы в ту местность, где жили молодые, заявился какой-то знаменитый окулист, который, по слухам, совершал настоящие чудеса, делал зрячими слепорожденных. Многие начали тогда советовать богачу-тестю, чтобы он обратился к этому целителю и поручил ему своего слепого зятя, авось он его вылечит.
— Никогда я этого не сделаю, — отвечал Дибук. — С какой стати? Доктор вернет зрение зятю, а зять вернет мне дочку. Нет, пусть лучше все останется так, как есть.
Умирающий ростовщик Дибук уговаривал свою молодую жену, чтобы она после его смерти выходила замуж за кого ей угодно, только не выходила бы за такого-то, потому что тот человек причинил ему при жизни много огорчений.
— О, будь спокоен, мой друг, — сказала жена, — за него я не выйду, потому что я уже дала слово другому.
Купец продавал свое торговое заведение. По объявлению к нему явился Дибук, осмотрел лавочку и остался совершенно доволен.
— Мне ваш магазинчик нравится. Он такой маленький, уютный, скромный на вид. Я человек уже пожилой, мне не по возрасту возиться с большим предприятием. Мне надо занятие тихое, спокойное.
— О, милостивый государь, — утешил его продавец, — ручаюсь вам, что не найдете лавочки спокойнее нашей: к нам иной раз целыми днями никто и не заглянет.
Однажды министр Пасси, рассердившись на двух служащих в его ведомстве, назвал одного из них сумасшедшим, другого вором. Этот отзыв, конечно, поспешили передать обоим чиновникам, но вышло как-то так, что невозможно было с точностью разобрать, кого именно из них назвали сумасшедшим, кого вором. Оба ужасно обиделись, долго судачили о министре, совещались, что им предпринять. Один из них особенно горячился и настаивал на объяснении, другой же держался осторожно.
— Во всяком случае я этого так не оставлю, — шумел первый.
— Однако что же, в сущности, вы можете сделать с министром?
— Как что? Потребую объяснений, вызову, наконец, на дуэль.
— Да вы с ума сходите!
— Что, что?.. Как вы сказали?..
— Я говорю, что вы сумасшедший.
— А ну, коли так, то и не о чем объясняться с министром.
— Как так? Что вы хотите этим сказать?
— Господин Пасси сказал, что один из нас сумасшедший, другой вор. Вы сами говорите, что сумасшедший я; следовательно... вор не я. Мне не на что обижаться.
Марешаль издал очень странную книгу «Словарь атеистов». В ней он причислял к числу безбожников Паскаля, Боссю, Фенелона и даже Иоанна Златоуста! Для доказательства же безбожия он выбирал из этих авторов отдельные слова и фразы, не стесняясь и переделывать их по мере надобности. Так, к числу безбожников им был между другими притянут известный поэт Делиль. У него в стихотворении, посвященном птичке колибри, есть такая строфа:
— Если боги имеют капризы, то она (т. е. колибри) — очаровательнейший из этих капризов.
Марешаль же изменил эту строфу так:
— Если есть боги, то колибри — очаровательнейший из их капризов.
В таком виде он и послал свою книгу Делилю. Тот, прочитав искажение своего стиха, написал Марешалю письмо, в котором говорит:
— Что же делать с вами, коли вы на небесах не видите того, что там есть, а в моих стихах видите то, чего там нет.
Георг II (английский король) однажды остановился дорогой в гостинице, в глухом местечке, и спросил себе на закуску яиц. Хозяин спросил с него по гинее за яйцо.
— У вас тут яйца, должно полагать, большая редкость? — спросил, улыбаясь, король.
— Нет, ваше величество, яиц у нас сколько угодно, а короли — редкость.
Герцог Мекленбургский часто глубоко задумывался. Если в это время кто-нибудь его спрашивал, что с ним, — он отвечал:
— Ничего, я даю аудиенцию своим мыслям.
Шатобриан был враг компромиссов.
— Моя жена, — говорил он, — обедает в 5 часов, я же никогда не чувствую аппетита раньше 7 часов. И вот, чтобы угодить друг другу, мы условились обедать в 6 часов. И выходит, что она садится за стол уже очень голодная, а я еще вполне сытый. И это называется — жить счастливо, делая взаимные уступки!
Шатобриан в старости жил отшельником, ни с кем не видясь но, однако, страстно желая, чтоб о нем не забывали и говорили; он был очень тщеславен. Зная его нрав, остроумный Сальванди говорил про него:
— Шатобриану теперь хотелось бы жить в келье, но только чтобы эта келья была на сцене, в театре.