“Моя жена, - говорил он, - обедает в 5 часов, я же никогда не чувствую аппетита раньше 7 часов. И вот, чтобы угодить друг другу, мы условились обедать в 6 часов. И выходит, что она садится за стол голодная, а я сытый. И это называется - жить счастливо, делая взаимные уступки!”...
Шатобриан в старости жил отшельником, ни с кем не видясь, но, однако, страстно желая, чтоб о нем не забывали и говорили; он был очень тщеславен. Зная его нрав, остроумный Сальванди говорил про него: “Шатобриану теперь хотелось бы жить в келье, но только, чтобы эта келья была на сцене, в театре”.
Один из племянников Шатобриана, ревнуя о славе дяди, которого глубоко уважал, очень ловко провел своего учителя, аббата Юрэ. Это был очень ученый человек, великий знаток классической литературы. К Шатобриану он относился свысока, не любил его за склонность к новшествам в стиле и даже не признавал в нем литературного дарования, чем чувствительно обижал его племянника, искавшего случая отомстить за дядюшку. Этот случай ему представился, когда Юрэ однажды задал ученикам сочинение на тему “праздник плоти Господней”. Племянник Шатобриана, знавший чуть не наизусть сочинения дяди, вспомнил, что в “Гении христианства”, капитальном произведении Шатобриана, как раз есть место, содержащее рассуждение на эту тему. Он и выписал целиком это место, и выдал его за собственное сочинение, будучи глубоко уверен, что Юрэ не вспомнит, откуда сделано заимствование, так как был свысока невнимателен к Шатобриану и просмотрел его сочинения весьма поверхностно. Племянник не ошибся. Юрэ, прочитав его сочинение, пришел от него в восторг, прочитал его перед классом, как образец, и, обратясь к юному автору, воскликнул: “Молодой человек, вы гораздо талантливее вашего дядюшки!”

Знаменитый Буаст, автор известнейшего французского толкового словаря, был человек строгих нравов, и в своем словаре исключил все неприличные слова. И вот однажды какая-то дама вздумала его с этим поздравить и похвалить за то, что он свое сочинение очистил от всяких нецензурных слов. Но Буаст был человек грубый и с дамами необходительный, а потому на похвалы дамы брякнул ей: “Да как же вы узнали, что этих слов там нет? Вы, значит, их искали?”

При Бюффоне садовником академического сада был некто Туэн, великий знаток и мастер своего дела. Однажды выписали откуда-то в сад особой породы фиговое дерево, и Туэн ухаживал за ним, как за родным детищем... В первый год дерево принесло всего лишь пару винных ягод, но они были превосходны, и Туэн выхаживал их со всем усердием, а Бюффон с нетерпением ждал, когда они вызреют, чтобы попробовать их и по ним судить о достоинствах новой фиговой породы. Наконец, наступил долгожданный момент. Фиги созрели, Туэн снял их, положил на тарелочку и отправил с мальчиком-учеником Бюффону. Дорогой мальчуган никак не мог одолеть искушения и съел одну фигу, другую же доставил Бюффону в целости. Тот прочитал записку, которой Туэн сопроводил фрукты, и, видя, что на тарелке лежит одна фига; спросил: “Где же другая”. Пойманный врасплох мальчуган, должен был признаться и пробормотал, что виноват. “Злодей ты этакий, да как же ты мог это сделать?” - “Вот так!” - отвечал озорной мальчуган и, взяв другую фигу, отправил ее в рот.