Генрих VIII, влюбившись в Анну Боллейн, испытывал, несмотря на всю свою бесцеремонность, некоторые сомнения и угрызения. Дело в том, что Анна была его незаконная дочь. Желая до некоторой степени успокоить свою совесть, он обратился за советом к одному придворному, родственнику Анны, по имени Брайану. “Не знаю, - говорил ему король, - могу ли я взять дочь, после того как мать принадлежала мне?”
- “Помилуйте, государь, - отвечал ему покладистый царедворец, - ведь это все равно, что вы заколебались бы можно ли вам скушать цыпленка после того, как вы скушали курицу?”
Когда Гольбейн был придворным живописцем английского короля Генриха VIII, случилось однажды, что какой-то лорд стал очень бесцеремонно ломиться к художнику, и тот, в горячности и раздражении, спустил его с лестницы. Оскорбленный лорд пожаловался королю и грозил убить Гольбейна. “Милорд, -сказал ему король, - я запрещаю вам покушаться на него под риском вашей собственной жизни. Знаете ли вы, какая разница между вами и Гольбейном? Я могу взять сейчас семь мужиков и сделать из них семь графов, таких же, как вы. Но из семи графов таких, как вы, я не могу сделать и одного Гольбейна”.
Генрих VIII (английский) поссорился с французским королем Франциском I и решил отправить к нему чрезвычайного посла, который должен-был передать Франциску чрезвычайно гордые и грозные слова своего повелителя. Для этого надо было выбрать человека очень смелого, решительного, способного открыто рисковать своей свободой и даже жизнью. Выбор Генриха пал на епископа Боннера; которого он знал за человека не робкого десятка, и притом такого, на которого можно смело положиться. Когда епископ выслушал от короля все, что должен был сказать Франциску, он заметил, что говорить такие речи такому королю, как Франциск, - вещь в высшей степени рискованная. “Вам бояться нечего, - успокаивал его Генрих, - если французский король предаст вас смерти, я снесу немало французских голов, которые находятся у меня в Англии в полной моей власти”. - “Это так, государь, - возразил Боннер, - но дело-то в том, что ведь из всех этих французских голов не отыщется ни одной, которая была бы столь же хорошо пригнана к моим плечам, как моя собственная”.

При дворе Людовика XIV был один вельможа, чрезвычайно тщеславный, всеми мерами добивавшийся всяких почестей и отличий и, конечно, глубоко уверенный в себе, король знал его нрав и однажды жестоко подшутил над ним. “Вы знаете испанский язык?” - спросил он его совершенно неожиданно. Царедворец мгновенно вообразил, что король наметил его в испанские посланники; но испанского языка он не знал и должен был на вопрос короля ответить отрицательно. “Жаль”, -заметил король. Это “жаль” окончательно укрепцло честолюбца. Он немедленно засел за испанскую грамматику, занимался с величайшим усердием и спустя некоторое время почтительно доложил королю, что теперь он хорошо знает испанский язык. “Вот это хорошо, - подхватил его король, - значит, вы теперь можете прочесть “Дон Кихота” в подлиннике”.
Отпуская одного своего посланника, Людовик XIV говорил ему в напутствие: “Вот вам главное правило, которого вы должны держаться в исполнении возлагаемого на вас поручения: поступайте во всем прямо противоположно тому, что делал ваш предшественник”. -"Государь, - отвечает ему посол, - постараюсь вести себя так, чтобы вам не пришлось давать такого же наставления моему преемнику”.