Старый дед Макар, сидя на завалинке, задумчиво ковырял в зубах. Эта привычка осталась у него еще с поры батрачьей молодости, когда сытый и потный мироед Мандросов после своих кулацких щей с убоинкой выходил на мир хвастать застрявшим мясом в "лошадиных" зубах. Макар тогда садился напротив паука-эксплуататора и тоже начинал ломать щепки, громко ругая вязкую говядину...
Нынче у Макара мясное не выводится в избе, из коробков со спичками можно пирамиду построить, но почти нет у него самого главного — тех самых зубов, которыми можно грызть мясо и в которых можно потом поковыряться спичкой.
Только рыба была еще по зубам Макару, а от юшки из свежего линька впадал он в почти божественную блажь.
— Слышь ты, Сенька,— остановил Макар проходившего мимо Елистратова,— сказывала мне Катька, что вроде водку такую в магазины привезли, «джином» называется, дух от нее крепкий, все равно как скипидара глотнешь...
Как и все горькие пьяницы, Семен оживлялся тотчас, лишь речь заходила о выпивке или была близка перспектива наполнить стакан. Две пустые бутылки из-под этого самого джина, найденные им около магазина, представляли собой единственный капитал предполагаемого опохмелочного мероприятия.
— Тебе-то что? — резко притормозил Елистратов возле деда и беря сразу быка за рога.
— Вот я и говорю,— таинственно начал дед Макар,— за .ушицей из линька можно было б и усидеть такую «джину»...
— Две,— отрубил Семен,— две тащи, дедок, мне одна кислота дороже станет.
— Какая еще кислота? — удивился дед.
— Борная, деревня ты темная,— заговорил рифмой повеселевший от сладостных предчувствий Семен.— Мне один знакомый литру этой кислоты достал, я ее за бочку коньяку не выменяю.
Пораженный таким страшно неправдоподобным в устах Семена заявлением, дед Макар почувствовал легкий ужас.
— Ее в водичку только капни,— продолжал Елистратов,— вся рыба тут же кверху пузом всплывает! И что интересно, та кислота в рыбе вовсе не скапливается, можешь сразу жрать. Я когда у кореша в гостях был, так мы с перепою в евойный аквариум накапали этой кислоты. Он как глянет, что рыба вся сдохла, так и говорит: давай концы в воду, а то от жены крепко попадет. Сунул туда электрокипятильник и прямо в аквариуме уху сварганили — во уха была, и никаких последствий! А пропажу рыбы на кота свалили.
При упоминании об ухе дед Макар болезненно застонал.
— Ладноть, Сенюшка, пущай две будет этой «джины», только побегли сейчас прямиком на пруд.

Чуть заметно вздрогнул Елистратов, услышав про коварный пруд, из-за которого не раз находился на волоске от гибели. Там он тонул, горел, трясся от высоковольтного провода. Поклялся в душе Елистратов, что ноги его там больше не будет никогда.
— Я на том пруду, дедок, прошел огонь, воду и медные трубы, да видно заколдована в нем рыба...
— Ну и то правда,— схитрил Макар, доставая из-под подкладки картуза засаленные пятерки,— мы уж с Прокофьичем удочкой попробуем пошарить, можа, клюнет...— Целых полторы секунды колебался Елистратов, затем махнул рукой:
— Давай, дедок, дуй в магазин, а я пойду налью в эти пустые бутылки кислоты.
... Дед Макар вскипятил котелок, почистил картошку, а Семен все еще шлепал по мелководью, поливая направо и налево из бутылок с голубоватыми наклейками. Те места, где ступала нога отравителя, были разукрашены плавающими телами обитателей пруда. Но добыча выглядела очень странной и несъедобной — водомерки, пиявки, жучки вперемешку с лягушками и головастиками. Изредка попадалась мелкая рыбешка. Вся эта живность дрыгала ногами, хвостами, лапами, подпрыгивала и мельтешила — словом, вела себя так, как будто бы не собиралась помирать, а всплыла на поверхность, чтобы хорошенько повеселиться в подходящей компании. Хищный взгляд душегуба Елистратова напрасно метался по зеркалу пруда с надеждой заприметить жирного линя или молочного сазанчика. Ни вертлявого ерша, ни даже самой захудалой плотвички! Семен окончательно рассвирепел и бросил бутылки с остатками отравы прямо на середину пруда.
— Эх, не могут у нас еще качество обеспечить, - бормотал он, глядя, как тонут бутылки с хваленым ядом.— Уж сколько сил отдал я стройкам большой химии, а где результат?
Заплетающейся походкой разочарованного в своих лучших намерениях человека Елистратов потащился к костру.
— Наливай, старче, душа горит! Пока рыба пропитается отравой и всплывет, мы с тобой успеем по одному «джину» слопать,— подмигнул Семен, доставая из кармана надерганные в чьем-то огороде пучки зеленого лука.
С умилением, чуть ли не со слезами на глазах смотрел Елистратов на знакомый до самых мелочей сладостный процесс откупоривания бутылки и розлива по стаканам. Блаженная истома не усыпила,однако, бдительности Семена — он вовремя перехватил локоть слишком поспешившего деда Макара и держал его до тех пор, пока над елистратовским стаканом не появился выпуклый мениск переполнившей жидкости, одобрительно кивнул деду, который и на треть даже не наполнил свой стакан.
Пил Семен шумно, с присвистом. Двигающийся вверх-вниз кадык создавал впечатление, что в его -ненасытном горле какой-то механизм совершал тяжелую работу, это впечатление усиливалось глухим клекотом и пощелкиванием за ушами.
Перелив в свою утробу второй стакан, Елистратов задумчиво обратился к Макару:
— Дерет, она, конечно, знатно, но что-то не берет. Что, значит, заграница — никакого понятия в напитках. Ой, как нам не с руки ихний образ жизни!
Елистратов начал распечатывать вторую бутылку бессодержательного заграничного питья, но вдруг насторожился.
— Чой-то у нее крышка свободно откручивается? Постой, дед, а не спутали мы с тобой бутылки? У меня отрава в точно такие же налита была!

Макар испуганно заморгал и уставился на душегуба, который впервые в жизни совершал неслыханное кощунство и святотатство — прямо из горлышка бутылки поливал горящие головешки с тайной надеждой, что вот-вот вспыхнет синее спиртовое пламя и все случившееся окончится шуткой.
Головешки, однако, вконец погасли и зачадили едким дымом. Приговор был подписан и утвержден.
— Что жа теперь будет, Семушка? — заохал Макар.
— Молчи, старый хрен! Ты и выпил-то ничего! Я на себя весь удар принял, тебя — божьего одуванчика — можно сказать, от верной смерти заслонил, а вот сам...
По небритому лицу Елистратова ручьями потекли слезы.
— Мне чо жалко? Ведь водкой пруд поливал, всякую мелочь и головастиков опоил. И почему, думаю, хорошая рыба не всплывает? Может, кумекаю, попривыкла она к ядоудобрениям, что с полей стекают? Не берет ее кислота из-за этого? А я — дубина — родной сорокаградусной их накачал!
Глаза у Семена покраснели еще больше, и слезы, не переставая, продолжали орошать берег пруда. За всю свою жизнь он не исторг столько слез, сколько выдавливала теперь из него жидкость, которую раньше Семен не соглашался выменять на бочку коньяку.
Но разбушевавшейся в утробе браконьера кислоте и этого показалось мало. Изо рта душегуба сначала жиденьким ручейком, а потом почти фонтаном забила слюна. Даже известному своим наплевательским отношением к окружающим верблюду не грезилась такая производительная скважина.
— Может, тебе, Семушка,— заволновался дед Макар,— сунуть два пальца в рот, чтобы вывернуть нутро. Глядишь— полегчает!
Семен трясущейся рукой попытался осуществить рекомендацию Макара, но силы совсем оставили его. Дед решил самостоятельно выполнить задуманное мероприятие и, вытерев руку о подол рубахи, полез в Семенову пасть. Через минуту раздался старческий, дребезжащий крик, и Макар с прокушенной рукой забегал вокруг костра.
— Слушай, антихрист! — наклонился Макар к трясущемуся мелкой дрожью душегубу.— Скажи хоть напоследок, от чего помираем? Как эта гадость хоть называется?
— Жадность и глупость, дедок! — прошелестел в ответ неожиданно взломщик кладовых и природы.— Вот, как это называется. Все задарма хотим хапнуть, да поболе... Ох, круги синие в глазах пошли. Коли выживешь, старый дуралей, скажи, чтобы поблизости меня не хоронили, уж больно навредил я в окрестностях, покоя мне тут не будет... А прозывается отрава борной кислотой. Если ее знатно наглотаться, то из человека слюна и слезы будут источаться, пока не иссохнет...
Дед Макар приложил подол рубахи к глазам и мелко-мелко закрестился.
...Первые утренние лучи, разогнавшие туман, высветили печальную картину. В сторону деревни от Сырой балки медленно и неуверенно передвигались две мужские фигуры. Приготовившиеся к мученической смерти Елистратов и дед Макар после внутренней борьбы за жизнь, длившейся всю ночь, возвращались к жизни и обществу. Время от времени две вздрагивающие фигуры останавливались и начинали тереть глаза.
— А не всплакнуть ли нам на брудершафт? — нежно спрашивал Семен, и они кидались друг другу на грудь. У самой околицы участники мокрого дела вздохнули и покаяннно запели:
Горе горькое по свету шлялося И на нас невзначай набрело...
— Опять Листратов гуляет,— покачала осуждающе головой баба Груня.
Откуда ей было знать, что санитар стола и грабитель природы прощйлся навеки со своей шальной жизнью и былыми замашками?