Но Руссо был в высшей степени скромен и не любил открытого поклонения. Один почитатель приставал к нему очень долгое время, но тот так и не принял его вовсе. Почитатель написал ему длинное и восторженное письмо, умоляя дозволить ему предстать перед “величайшим из людей нашего времени”, и просил ответить только одно слово -да или нет. Руссо написал на листе бумаги крупными буквами: “нет” и отправил это письмо почитателю. Другой его почитатель оказался гораздо настойчивее. Это был бедный священник, проникшийся изумлением к гению великого писателя уже после его смерти. Руссо был похоронен в Эрменонвиле, на острове, лежащем посреди озера. Могилу его могли посещать только те лица, у которых было на это письменное разрешение владельца имения. Священник, почитатель Руссо, совершил свое паломничество из Парижа в Эрменонвиль пешком. Подойдя к озеру, он отыскал лодочника и потребовал, чтоб он его перевез на остров, но тот спросил пропуск и, убедившись, что его не имеется, отказался перевозить посетителя.

Какой-то бедный духовный, мечтавший о месте аббата, часто в беседах с Буало, с которым был знаком, горячо восставал против распространенной в то время манеры хватать множество мест и должностей; жадные люди брали места, вовсе не заботясь о том, как они справятся с принимаемыми на себя обязанностями, а заботясь лишь об умножении доходов. Знакомец Буало красноречиво осуждал жадность, столь мало совместимую особенно с духовным званием, для себя же, как он уверял, удовольствовался бы аббатством, которое приносило бы 2-3 тысячи франков, на большее же он никогда не польстится. Но все это был только один разговор; кандидату в аббаты случайно повезлог он получил аббатство с доходом в 7 тысяч, скоро потом другое в 5 тысяч, потом третье, тоже в 5 тысяч. “Ну, г-н аббат, - сказал ему Буало, встретясь с ним в это время, - где наши разговоры о грехе и соблазне многочисленных должностей и крупных доходов?” - “Ах, г-н Буало, - отвечал разбогатевший скромник, - если б вы знали, как эти доходы нужны для того, чтобы хорошо жить!” -"Знаю, понимаю и нисколько не сомневаюсь, что все это нужно для того, чтоб хорошо жить, но годится ли это для того, чтобы хорошо умереть?”.

Вольтер и Пирон однажды поспорили, кто из низ искуснее в лаконизме, и порешили для состязания написать друг другу письма, которые должны были состоять хотя бы из одной только фразы, но совершенно законченной и осмысленной. Бой был открыт Вольтером, который прислал Пирону записку, содержащую два кратчайших латинских слова: “Ео rus” (еду в деревню). Ответ Пирона не замедлил; он состоял всего лишь из одной буквы: “i”. Но “i” по-латыни значит - иди, поезжай. В настоящем елучае эта буква представляла собою вполне законченный и осмысленный ответ на письмо Вольтера.
Во времена Вольтера еще свирепствовали знаменитые lettres de cachet, т.е. письма с государственной печатью, по которым, людей хватали и сажали в Бастилию. Эти письма сильные мира сего легко доставали по знакомству с высшими сферами, а богатые просто покупали их. Но случалось, что ни в чем неповинных людей сажали в тюрьму и по поддельным письмам. Однажды случилась очень громкая история именно с подобным письмом. Вольтер, беседуя с полицейским префектом Эро, спросил его, что делают с подделывателями lettres de cachet. “Их вешают, - отвечал Эро. “И то хорошо, заметил Вольтер, - до поры до времени, пока не начнут, наконец, вешать и тех, кто подписывает неподдельные”.

Посетив однажды свою добрую знакомую, г-жу Шатлэ, Вольтер стал играть с ее маленьким сыном. Он усадил ребенка к себе на колени и говорил ему: “Милый мой дружок, для того, чтобы уметь ладить с людьми, надо всегда иметь на своей стороне женщин; а чтобы иметь их на своей стороне, надо из знать. Вот ты и знай, что все женщины лживы, лукавы, обманщицы”. - “Как, - прервала его рассерженная хозяйка, - что вы говорите? Как все женщины?” - “Сударыня, -остановил ее Вольтер, - грешно говорить ребенку ложь, детям надо всегда говорить правду!”
Отец Вольтера все хотел купить сыну какую-нибудь хорошую почетную должность, - в те времена эти вещи продавались и покупались. Но Вольтер всегда, когда заходила об этом речь, говорил: “Я не хочу почета, который покупают; я сумею приобрести почет, который мне ничего не будет стоить деньгами!”
Вольтер умел льстить, когда считал человека достойным. Так, во время посещения Франции Франклином знаменитый американец пожелал видеть Вольтера, слава которого уже давно перешла через Атлантический океан.

Однажды корабельный мастер Гур Иванович Гурьев, любимый Петром за исправность и усердие, подал ему бумагу.
— Что это? Челобитная на Сенат?
— Да, государь.
— А знаешь ли ты закон: что бывает тому, кто жалуется на Сенат?
— Знаю: кто просит неправильно, тот подвергается смертной казни.
— И ты все-таки просишь?
— Да, бью тебе челом, государь.
Петр недоверчиво покачал головой.
— Эй, Гур,— сказал он,— возьми назад просьбу, покажи ее знающим людям и посоветуйся с ними, на это даю тебе три дня сроку. Мне будет жаль тебя лишиться.
Через три дня Гурьев опять подает ту же челобитную.

Петр в начале основания Петербурга, который он называл своим «парадизом», был сильно озабочен устройством новой столицы. Он даже издал указ, которым «накрепко» запрещалось в течение нескольких лет строить какие бы то ни было каменные здания во всем государстве, чтобы привлечь и сосредоточить строительные силы и средства в Петербурге. Он был крайне доволен, когда кто-нибудь по собственной инициативе строил в городе или окрестностях какое-либо выдающееся по величине или красоте здание.
Однажды, в отсутствие царя,— это было в 1715 году— императрица Екатерина задумала сделать своему державному супругу сюрприз. С помощью архитектора Феретера в 25 верстах от Петербурга выбрали удобное место и возвели увеселительный замок с садом. Государыня назвала эту дачу «сарским селом», по имени бывшей владелицы лифляндской баронессы Сары. Когда Петр возвратился, Екатерина сказала ему, что в его отсутствие она нашла, «хотя пустое, но весьма приятное» здоровое место недалеко от столицы, на котором, наверное, он захочет построить себе увеселительный замок. Государь пожелал видеть это место.

Однажды епископ Клермон-Тоннер читал епископу Бовэ отлучение от церкви, изданное им против настоятельницы какого-то монастыря, которая, нарушая строгое приказание епископа, отправилась с несколькими монахинями лечиться на воды. Епископ был этим ужасно разгневан и написал суровый акт, в котором говорилось, что за это ослушание подвергается отлучению и настоятельница, и монахини, и весь вообще их поезд. “Как же это, - перебил его епископ Бовэ, - весь поезд?.. Значит, и лошади в том числе?”

Знаменитый баснописец Лафонтен был, вроде нашего дедушки Крылова, человек весьма мирный, ленивый и спокойный. Но когда ему случалось взволноваться, он часто разражался удивительно забавными речами. Так, на первом представлении своей же собственной оперы “Астрея” он внезапно впал в страшное неудовольствие собственным произведением и начал его вслух бранить на чем свет стоит.

К знаменитому трагическому актеру Кину однажды явился какой-то молодой человек, одержимый жестокой и неодолимой страстью к актерству. Кин пригласил его что- нибудь продекламировать, и кандидат в артисты некоторое время выл и ломался перед ним, истощая его терпение.
- Да вы раньше играли где-нибудь? - спросил его Кин.
- Как же, я исполнял роль Авеля.
- Скажите лучше Каина, - поправил его Кин, - потому что своей игрою вы, без сомнения, убили Авеля.
Одна дама спрашивала доктора Бувара о каком-то новом лекарстве, только что входившем в моду, - хорошо ли ей будет принимать это снадобье. “О, да, сударыня, - отвечал доктор. - Но только поторопитесь, пользуйтесь им, пока оно еще излечивает”.
В отделе первом, посвященном древнему миру, мы привели одну из бесчисленных вариаций рассказа о мимической беседе, в которой двое людей, обменявшихся известными знаками, толкуют их каждый по-своему.